– Не зови меня глупышкой, – вспыхнула она, – никогда больше не зови!
Он перестал смеяться.
– Ты права, – сказал он. – Ты достойна гораздо большего.
Во время обязательных вечерних тренировочных пробежек Манфреда и Рольфа Сара приняла на себя обязанности хронометриста и секунданта. Босая, она легко бежала по холму напрямик и поджидала бегунов в заранее назначенном месте, с хронометром, взятым взаймы у дяди Тромпа, с влажной губкой и фляжкой холодного свежевыжатого апельсинового сока для освежения. Как только они растирались губкой, освежались соком и бежали дальше, Сара снова бежала к следующему месту встречи напрямик через вершину холма или по долине.
За две недели до отплытия Рольфу пришлось пропустить пробежку: он должен был председательствовать на чрезвычайном заседании студенческого комитета, и Манфред побежал один.
Он выбрал крутой склон горы Хартенбош и припустил во весь дух, взлетая по склону длинными пружинистыми шагами, глядя на вершину. Там его ждала Сара. Низкое осеннее солнце, оказавшееся у нее за спиной, залило ее золотом, просвечивало сквозь тонкую ткань платья, очерчивая ноги, и Манфред видел каждую линию, каждый изгиб ее прекрасного тела, словно она была совсем без одежды. Он невольно остановился и стоял, любуясь, грудь его вздымалась, сердце колотилось, но не только от усилий.
«Она прекрасна».
Он поразился тому, что раньше не замечал этого, и последний участок склона преодолел медленно, не сводя с нее глаз, смущенный неожиданным пониманием и незнакомым ощущением голода, потребности, которую старательно сдерживал, в существовании которой он никогда себе не признавался, но которая неожиданно грозила поглотить его.
Последние несколько шагов Сара прошла ему навстречу; босоногая, она была гораздо ниже его, но это только усилило его страшный голод. Сара протянула ему губку, а когда он не взял, сама подошла еще ближе и стала обтирать его потные шею и плечи.
– Прошлой ночью мне снился лагерь, – сказала она, обтирая его предплечья. – Помнишь лагерь у железной дороги, Мэнни?
Он кивнул. У него перехватило горло, и он не мог отвечать.
– Я видела маму в могиле. Ужас. Но потом все изменилось, Мэнни, это была не мама, а ты. Такой бледный, красивый, но я знала, что потеряла тебя – и так горевала, что хотела тоже умереть, чтобы всегда быть с тобой.
Он обнял Сару; она всхлипнула и прижалась к нему. Тело у нее было прохладное, мягкое, послушное, а голос дрожал.
– О Мэнни. Я не хочу потерять тебя. Пожалуйста, возвращайся ко мне – я не хочу жить без тебя.
– Я люблю тебя, Сари.
Голос его звучал хрипло, и она вздрогнула в его объятиях.
– О Мэнни…
– Я никогда не осознавал этого, – прохрипел он.
– О Мэнни… Я это всегда понимала. Я любила тебя с самой первой встречи, с самого первого дня и буду любить до смерти, – воскликнула Сара и подняла к нему лицо. – Поцелуй меня, Мэнни, поцелуй, или я умру.
Прикосновение ее губ что-то воспламенило в нем, и огненный туман затмил его разум, отделил от окружающего. Они оказались под соснами у тропы, на мягкой постели из сосновых игл, знойный осенний воздух мягко, как шелк, касался обнаженной спины Манфреда, но был не таким мягким, как тело Сары под ним, и не таким горячим, как влажные глубины, в которые она уводила его.
Он не понимал, что происходит, пока она не закричала от боли и радости, но тогда было уже поздно, и он, больше не способный сдерживаться, подхватил ее крик, бурной волной прибоя его унесло туда, где он никогда раньше не бывал – и даже не подозревал о существовании таких мест.
Явь и сознание возвращались медленно и долго. Он оторвался от Сары и в ужасе посмотрел на нее, натягивая одежду.
– То, что мы сделали, – непростительный смертный грех…
– Нет! – она яростно покачала головой и, не одеваясь, потянулась к нему. – Нет, Мэнни, греха нет, когда двое любят друг друга. Как это может быть грехом? Это идет от Бога, прекрасное и святое.
Ночью накануне отплытия с командой и дядей Тромпом Манфред спал в своей старой комнате пасторского дома. Когда в доме стихло и стемнело, по коридору пробралась Сара. Манфред оставил дверь незапертой. И не протестовал, когда Сара сбросила сорочку и забралась к нему под простыню.
Она оставалась с ним до тех пор, пока голуби на дубах за верандой не начали охорашиваться и негромко ворковать. Тогда она в последний раз поцеловала Манфреда и прошептала:
– Теперь мы принадлежим друг другу – навсегда.
* * *
До отплытия оставалось полчаса, но в каюте Сантэн было так тесно от гостей, что стюарду пришлось передавать бокалы с шампанским через головы, и требовались большие усилия, чтобы пробраться из одного конца каюты в другой. Не было только одного друга Сантэн – Блэйна Малкомса. Они решили не афишировать тот факт, что плывут на одном корабле, и договорились встретиться, только когда корабль выйдет из гавани.
Весь прием рядом с Сантэн оставались Эйб Абрахамс, которого распирало от гордости и который не отпускал от себя Дэвида, и доктор Твентимен-Джонс, высокий и печальный, как марабу. Они специально приехали из Виндхука проводить ее. Естественно, здесь были Гарри и Анна, а также оу баас генерал Сматс и его маленькая пышноволосая жена в очках в стальной оправе, которые делали ее похожей на даму с рекламы чая «Маззаватти»[59].
В дальнем углу Шаса в окружении молодых женщин что-то рассказывал, под восторженные возгласы и удивленные недоверчивые вскрики. Но вдруг он потерял нить повествования и уставился в иллюминатор у себя за спиной. Из иллюминатора открывался вид на палубу, и его внимание привлекла проходившая мимо девушка.
Он не видел ее лица, только висок и затылок, рыжие волосы, ниспадавшие на длинную стройную шею, и маленькое ушко, торчащее из локонов под беспечным углом. Это был лишь беглый взгляд, но что-то в этом ушке и в посадке головы заставило его сразу потерять интерес к окружающим женщинам.
Расплескивая шампанское, он на цыпочках пробрался к иллюминатору и высунул голову, но девушка уже прошла, и он увидел только ее спину. У нее была невероятно узкая талия и дерзкий маленький зад, который при ходьбе ритмично покачивался из стороны в сторону, отчего раскачивалась и юбка. Икры у нее были прекрасной формы, лодыжки стройные и аккуратные. Последний раз качнув ягодицами, она скрылась за поворотом. Шаса исполнился твердой решимости пойти и взглянуть ей в лицо.
– Прошу прощения, дамы.
Его слушательницы разразились разочарованными возгласами, но он аккуратно выбрался из кружка женщин и начал пробираться к выходу из каюты. Но добраться до него не успел: предупреждающе загремели сирены и раздался крик:
