– Есть тайны, которые и жене с сыном доверить нельзя, а не то что родичам, – буркнул я. – У тебя-то пока ни того, ни другого, но это я к примеру.
– Думаешь, молодой, стало быть, не женат, – усмехнулся Борис. – Ан промахнулся ты.
– Нет, – мотнул я головой. – Помолвлен ты, ведаю. Но свадебки еще не было.
– А это откель тебе известно? – полюбопытствовал Борис.
– Сказано же: ве-да-ю, – по складам произнес я последнее слово, постаравшись вложить в него и легкую угрозу, и предостережение, и таинственность. В общем, чтоб оно прозвучало с такой значительностью и уверенностью, сомневаться в которых не просто глупо, а нельзя.
Вроде бы получилось. Во всяком случае, Борис повернулся к Никите Даниловичу и уставился на него. Я не видел взгляда, устремленного им на своего дядю, но, наверное, он был достаточно выразителен, потому что старший Годунов вновь затянул речь о том, что я просто хитрый тать, напомнив заодно, что, скорее всего, убийство Дмитрия Ивановича, который воспитал его, Бориса, как родного сына, равно как и жены его, добрейшей Аксиньи Васильевны, моих рук дело.
Борис продолжал молчать. Никита Данилович в ярости бросил тяжелый кнут на стол, угодив им прямо в стопу бумаги, круто развернулся и тяжело побрел вверх по лестнице. Годунов неторопливо уселся на лавку возле стола и тихо заметил:
– Осерчал старый. Обидел я его. – И ко мне: – Ты уж, как там тебя, не ведаю имечка, потрудись, докажи, что я не понапрасну так-то с ним поступил. И лгать не удумай, – предупредил он. – Раз поймаю, дале слушать вовсе не стану.
– Не пожалеешь, – заверил я его и приступил к рассказу, постаравшись излагать как можно короче, пока не дошел до дня, когда впервые увидел его в царской свите.
Скрывать, что под личиной юродивого на самом деле прятался я, тоже не стал, то есть говорил чистую правду, как оно все было. Тут уж либо пан – либо… дыба.
– Выходит, и пророчества твои… – протянул он разочарованно, но я перебил:
– Нет. То, что я тогда сказал, истина, ибо я на самом деле ведаю.
– Во всем истина? – уточнил он, скорее всего подразумевая то, что я сказал ему тогда напоследок, стоя у самой двери.
– Во всем, – кивнул я. – Мне лгать нельзя, а то дара лишусь.
– А что ж ты, коль такой провидец, Петряя этого не изобличил? – недоверчиво спросил он.
– Лицом к лицу узрети не дано мне лика, я плохо вижу рядом – все больше издалека, – туманно пояснил я, вовремя перефразировав Есенина, и добавил на всякий случай: – То, что случится со мной, я и вовсе не зрю, а вот у других… – Но тут же поправился, сыграв в откровенность: – Хотя всякое бывает. Иной хорошо виден, словно наяву, а чаще гляжу на человека, и перед глазами темнота.
– А меня, стало быть, увидел, – усмехнулся он.
– И тебя, и сестрицу твою, – уверенно сказал я.
– Ишь ты, – удивился он. – Так она же маленькая вовсе. Чего там разглядывать-то?
– А то, что и у тебя, – бухнул я. – Царский венец на ее голове узрел.
– Не промахнулся? – хмыкнул Борис. – Я слыхал, государь на следующее лето царевича оженить хочет, а на Руси невест моложе двенадцати годков не бывает. Моей же Ирише, – ласково-любовно произнес он имя сестры, – как ни крути, а токмо одиннадцать сполнится, да и то чрез лето, на следующую осень. Да и в двенадцать-то не часто замуж берут. Лишь когда породниться потребно, – пояснил он. – Не мыслю я, что государь так жаждет годуновский род приблизить, что решит царевича Ивана…
– Федора, – перебил я его. – Царевича Федора он на Ирине женит.
– Тогда сызнова промашку ты дал, – убежденно заявил он. – Государь нипочем своего второго сына наследником не сделает. Он хошь и гневен бывает на старшего, и длань в ход пускает, но то поучает по-отцовски. А престола лишить – иное.
– Поучает, – усмехнулся я, и мне почему-то вспомнилась картина Репина, на которой Иоанн Грозный убивает своего сына, а если точнее, то уже прошелся по нему своим посохом и теперь печалуется, раскаиваясь в содеянном.
Царь на ней, конечно, не был похож на настоящего, которого я имел счастье лицезреть, хотя через одиннадцать лет, если не знать ни в чем меры, можно опуститься и до такого уровня. У него и сейчас мешки под глазами будь здоров. Да и отечность тоже видна. Пока небольшая, но это ведь только начало, а дальше больше. Однако вдаваться в подробное изложение причин, по которым царский престол не получит старший из царевичей, я не стал, побоявшись переборщить с пророчествами. Да и хватит для него пока. К тому же не такой у меня и большой запас познаний в грядущем. За три дня изучения источников, пускай самого старательного и добросовестного, всего не запомнишь. Так что я отделался многозначительным:
– Поучать можно разно. К тому ж далеко еще до всего этого. А Федору на престоле – быть, – твердо заявил я напоследок.
Борис встал и задумчиво прошелся по импровизированной пыточной. Я не мешал. Даже осмыслить такие невероятные вещи и то нужно время, а уж чтоб поверить в них – это и вовсе дано не каждому. Нужен особый склад ума – эдакий мистически-суеверный. Вот как у Бориса.
– А что Иван Меньшой Михайлов, чуб-то свой лихой не состриг еще? – спросил он как бы между прочим, даже не глядя в мою сторону.
– Ему ножницы ни к чему, – ответил я. – Растерял он его. Может, кудри когда-то и вились, да давно свалились. Видать, тяжела государева служба, вот он их и растерял. – И не удержался, заметил со злостью: – О волосах губному старосте спрашивать надо было. Да не у меня, а у того, кто под моей личиной да в моей одеже невесть где гуляет.
– Ты зла на Никиту Данилыча не держи, – миролюбиво посоветовал Борис. – Зло, оно что ржа, душу точит, а проку с него ни на ноготок нету. А про чуб он тебя вопрошать не мог, ибо сам Ивана Меньшого Михайлова, почитай, после свадьбы и не видывал ни разу. На што тому наш медвежий угол? В нем токмо праведникам славно живется, навроде упокойного Дмитрия Ивановича, стрыя моего. Любили мы его все и почитали за душу беззлобную, вот Никита Данилыч и осерчал на татей, кои его живота лишили. Ты б себя на его место поставил – небось тож озлобился бы.
Я поставил. Картина получалась та еще. За родню, да еще не просто родню, но очень хорошего человека, я бы… М-да-а, и впрямь прав этот невысокий чернявый паренек. Во всем прав.
– Кто старое помянет… – Я слабо улыбнулся.
И впрямь – чего я на него напустился? Человека взяли на месте преступления, с саблей в руке. И свидетель имеется, пальцем в него тычет – как тут не поверить? Сынишка у него, конечно, все равно козел, а батя его, если объективно разбираться, мужик нормальный. Вон, даже юмор понимает, шутки оценить может. А что он расследование провел не ахти как, так и это можно понять. Зациклился изначально на одной версии, вот и гнул ее. По накатанной дорожке ехать куда проще. Опять же у свидетеля и грамотка имелась, как доказательство невиновности, а паспорт с фотографией не спросишь – нет их сейчас. И вообще, Никита Данилович далеко не юрист. Сунь любого из нас без нужного образования на его должность, такого наворотили бы – не расхлебаешь.
