– Хорошо хоть вовремя разобрались, – вздохнул я, подавая вперед связанные руки – мол, пора и развязать.
Борис извлек засапожник, задумчиво попробовал острие большим пальцем и зачем-то оглянулся на лестницу. Странно, но разрезать веревки на моих руках он не торопился.
– А кто еще ведает о твоих словах? – вполголоса осведомился он у меня, даже сейчас, когда мы вроде бы оставались одни, избегая упоминать опасные слова о царском венце.
– Никто, – раздраженно отрезал я.
– А… отрок, коего ты привез? Помнится, ты первый раз при нем мне сказывал.
– Ты его видел? – Я грустно усмехнулся. – Сейчас он вообще разума лишился, да и потом, если в себя придет, навряд ли что-то там вспомянет.
– Может, ты и прав, – протянул Борис. – Тогда, выходит, и впрямь лишь двое о нем ведают – ты да я.
– Четверо, – раздраженно поправил я его. – Еще и мы с тобой.
– Как так? – удивился он, но потом понял, рассеянно улыбнулся и вновь покосился в сторону лестницы.
Взгляд его мне не понравился. Он был каким-то неправильным. В нем явственно чувствовалось что-то нехорошее. Погоди-погоди, а уж не решил ли он из опасения, что я проболтаюсь, наполовину убавить число знающих эту тайну, сократив до одного человека? Так сказать, на всякий случай. Тогда получается, что он сейчас меня… Вот это я попал – что называется, из огня да в полымя. Нет, может, я и напрасно так плохо подумал о нем, но лучше не рисковать.
– Да, чуть не забыл, Борис Федорович, – вежливо заметил я, внимательно разглядывая засапожник Годунова, который тот продолжал вертеть в руках, задумчиво расхаживая по пыточной. – Помимо этого видения у меня и иные были, только потревожнее. Хотел я тебя остеречь…
Ага! Никак сработало. Вон как быстро повернулся, а глазами так и впился в меня. Значит, подействовало.
– О чем остеречь? – нетерпеливо переспросил он.
Ну да, сейчас. Так все сразу тебе и расскажи. Нет уж, милый. Придется тебе обождать. Теперь станешь получать информацию в строго ограниченном количестве, дабы не соблазняться.
– Сам еще не разобрался – уж очень плохо все видно. Как в тумане. Да ты не горюй, – ободрил я его. – До этого еще далеко, точно тебе говорю, так что время есть. Как увижу пояснее – все расскажу и остерегу.
Одновременно я вновь протянул вперед связанные руки. На этот раз Борис вспорол узел на моих веревках без малейших колебаний.
– А о том, что ты мне здесь поведал, молчи, – предупредил он.
– Не маленький, – проворчал я, с наслаждением разминая затекшие запястья.
Не знаю уж, как он втолковывал своему дядьке про допущенную ошибку, равно как и про хитрого татя, который обвел Никиту Даниловича вокруг пальца и удрал с моими денежками, но думаю, что старший Годунов сдался не сразу.
Правда, мужество признать свою ошибку он в себе нашел и перед отъездом даже заглянул ко мне в комнату, где я отсыпался, пользуясь долгожданным комфортом, а главное – заботливым уходом за моими ранами на спине. Не знаю, чем там их смазывала бабка-травница, но явно не слюной какого-нибудь Миколы блаженного, а выбрала средство понадежнее, так что спустя всего час после того, как она забинтовала меня по новой, боль практически утихла, а на второе утро я, проснувшись, вообще обнаружил себя лежащим на спине. Оказывается, народная медицина действительно великая сила, при условии, что ей не помогают блаженные и юродивые.
Застал меня Никита Данилович в неподходящее время. Неподходящее в первую очередь для него самого – делали перевязку ран от плетей, поэтому прощание у нас вышло скомканным. Ему было неприятно глядеть на мою спину – как ни крути, а его работа, мне же, хоть я почти простил, мешал остававшийся на душе осадок от не самых приятных в моей жизни воспоминаний, от которых тоже, как ни старайся, сразу избавиться не получится.
– Ну прощевай, княж Константин-фрязин, – буркнул он, заметив с досадой: – Надо тебе бы сразу поведать… про чуб с кудрями.
«Борис рассказал», – понял я, миролюбиво отозвавшись:
– Не подумал что-то.
– То-то, что не подумал, – назидательно заметил он, будто мой рассказ о том, как сейчас выглядит брат Висковатого, и впрямь мог поколебать его уверенность в моей виновности. – А теперь где мне татя искать? – всплеснул руками Годунов.
И снова в его голосе послышался попрек: «Не растолковал ты мне, парень, вовремя, а я теперь мучайся, ищи».
– Одежа у него знатная. Ему такая ни к чему, так что либо в Костроме, либо в Ярославле – не знаю, что ближе, – но он с нею обязательно объявится. Ты купцов поспрошай да предупреди, авось и поймаешь, – посоветовал я лениво.
– Уж это непременно, – заверил он меня и вышел.
Практически без одежды и без денег – остроносый вместе с одеждой автоматически прихватил и мой финансовый НЗ, – добираться обратно в Москву мне было несподручно. Да и не мог я уехать, бросив просто так Апостола, который – соврал мне Никита Данилович, точнее, поспешил с преждевременными выводами – вовсе не умер, хотя в сознание не пришел до сих пор. Если бы не Ваня, то сейчас его бы точно не было в живых, но подросток так суетился возле него, что остроносому пришлось сказать, что Андрюха никакой не тать, а холоп, приставленный к мальчишке в качестве няньки. Именно поэтому Апостола заботливо выхаживали, хотя раны у него были не в пример моим, особенно на груди.
Я и сам чувствовал себя не ахти. Пускай бывалый рубака, взглянув на подживающие рубчики, небрежно назовет их царапинами, но крови через них утекло будь здоров, так что оставалась и слабость во всем теле, а временами я еще и чувствовал головокружение и слабость во всем теле.
Опять же – кто меня ждет в этой Москве и кому я там нужен? Ицхаку? Ищи-свищи его. Наверняка давно уже сидит в своем Магдебурге и подсчитывает доход от привезенных с Руси товаров. С англичанина, который мой должник, я тоже навряд ли что вытрясу. Во-первых, срок возврата долга еще не наступил – полгода исполнится только в самом конце января, а попросить вернуть досрочно, пусть и без процентов, – так он разведет руками и скажет, что все деньги вложил в товар. Это во-вторых. А в-третьих, самое неприятное заключалось в том, что он запросто может их не вернуть вообще.
«Где бумага с нашим уговором, мил-человек? Ах нет ее у тебя, потерял. Ну тогда считай, что ты и деньгу свою потерял».
Такой вариант тоже нельзя исключать. И хорошо, если весной приплывет Ицхак. С его дотошностью и увертливостью, может, и удастся убедить англичанина вернуть деньги, а если еврею подвернется более выгодный маршрут – пиши пропало. Хоть нет – это вряд ли. Перстень. Приедет он в надежде, что я окажусь посговорчивее, как пить дать приедет.
Но как бы там ни было – все это в Москве, до которой еще надо добраться, а кушать мне нужно уже сейчас. Да и приодеться не помешало бы – штаны еще ничего, и кровь с них отстиралась, а рубаха вообще драная. Стыдоба.
