Ласки залез на плечи мужчин и первым добрался до балкона. По-моему, Варду очень хотелось выбросить его в окно, но он не посмел это сделать и решил прибегнуть к уловке, объявив меня безумной; но, рассчитывая на это, маркиз забыл о Блондо, которая была знакома со всеми цыганами, и те тоже ее знали. Стоило ему произнести первое слово, как она вскричала:
— Сошла с ума? Госпожа княгиня сошла с ума? Как бы не так! Я же говорю вам, что это не так, а вы меня знаете.
После этого цыгане начали грозить Варду кулаками. Я не знаю, чем бы это закончилось, ведь маркиз оставил своих слуг в какой-то гостинице, чтобы его подвиг не стал достоянием посторонних; таким образом, он был один; понимая не хуже Варда, что лучше сохранить эту историю в тайне, я сказала со смехом тем, кто возмущался:
— Ничего страшного, друзья, мы просто держали пари. Господин де Вард проиграл, он это признает, и нам не стоит из-за этого ссориться. Мой доблестный карлик, ты получишь награду, и к тому же немедленно. Не правда ли, господин маркиз?
Вард затруднялся с ответом; желая насладиться своей победой, я сказала ему:
— Сейчас же отсчитайте Ласки двадцать пять пистолей; шкатулка под моей кроватью, и вы ее не заметили. Стало быть, вы проиграли, игра окончена.
Маркиз был вынужден смириться, но какова была его досада! Вручая двадцать пять пистолей карлику, он взглянул на меня, и этот взгляд не обещал мне ничего хорошего — впоследствии с помощью Биарица Вард отомстил мне.
Других происшествий на пути в Монако у меня не было; прибыв туда, я встретилась с князем, приехавшим раньше меня и с головой окунувшимся в указы, законы и все прочие дела правления, до которых мне не было никакого дела. Глядя на этот дивный край, я испытывала только смертельную скуку; мне казалось, что дни тянутся бесконечно долго, и я была готова возненавидеть свой трон из-за дурацкой лести окружавших нас царедворцев. Временами то тут, то там мелькали красивые итальянцы, но г-н Монако ни с того ни с сего принимался ревновать меня к ним, и, как только я обращала на них внимание, они тотчас же исчезали.
Я получала вести из Парижа, и только это служило мне утешением; таким образом я узнала о судьбе бедного г-на де Монлуэ, который скоропостижно скончался во время прогулки верхом, когда он читал письмо от своей любовницы; это не помешало его жене до умопомрачения оплакивать своего мужа. Я узнала также о любви моего брата Лувиньи к госпоже великой герцогине, которая вернулась во Францию лишь для того, чтобы стать любовницей короля, поверив предсказанию некоего итальянского астролога. Король не проявил к ней интереса, а она не проявила интереса к Лувиньи, который, видя как с ним обращаются, стал утешаться… изо всех сил. Его жена, которую он постоянно изводил, поделилась своим горем с несколькими молодыми придворными, а те не стали молчать и разнесли слухи о нем повсюду. Отец написал мне об этом, а также о том, что без д'Аквиля супруги смотрят в разные стороны:
«Лувиньи застал жену за сочинением письма, которое ему совсем не понравилось; с тех пор он бесится. Он так же глуп, как Ваш муж».
Отец не подозревал, до какой степени мой муж заслужил этот комплимент, — и в самом деле, кто бы мог в это поверить? У него шла кругом голова от жестокости г-жи де Мазарини; не в силах ей отомстить, он решил отыграться на мне. Ревность князя росла, вздымаясь, словно пирамида. Сначала он ревновал меня к молодым красавцам, затем стал ревновать к уродам и старикам, потом к женщинам и моим родным и, наконец, к моему карлику и моей собачке. Князь постепенно разогнал всех, за исключением моих родных, карлика и собачки, которых я отстояла; между мной и князем постоянно происходили скандалы и ссоры, однако я относилась к ним со своим обычным терпением, хотя ничего не забывала.
Итак, жизнь в Монако была убийственно тоскливой; меня немного развеселили г-н и г-жа де Гриньян, нарочно приехавшие нас навестить из своего губернаторства. Они застали меня почти изувеченной негодяем-хирургом, который неправильно пустил мне кровь. Тем не менее я старалась принять гостей как можно лучше. Мы много беседовали. Я уже говорила: г-жа де Гриньян умна, и даже очень умна, но она лишена обаяния и естественности. Она совсем не похожа на свою мать! Мы неплохо провели несколько дней, благодаря чему я немного развеялась. Супруги очень любезны, но мне бы не хотелось жить вместе с ними. Господин де Гриньян с его тремя женами, двух из которых он загубил менее чем за десять лет, напоминает мне людоеда из волшебной сказки.
После того как гости уехали, мое одиночество стало еще более нестерпимым. Как вы помните, незадолго до отъезда из Парижа я принимала графа де Шарни, не забывшего нашей детской дружбы. Мы снова встретились в Лионе, куда он прибыл раньше меня, — граф направлялся в свой полк, который был весьма великодушно подарен ему Мадемуазель. Мы очень приятно провели неделю, а затем нам пришлось расстаться. Бедный юноша писал мне так часто! Ревность г-на Монако не мешала мне получать эти письма, ставшие моим единственным утешением, но тут произошло одно печальное событие, изменившее однообразное течение моей жизни.
Матушка сообщила мне в письме о том, что граф де Гиш серьезно заболел, находясь в армии г-на де Тюренна; три дня спустя гонец доставил мне от брата письмо или, точнее, записку, в которой говорилось следующее:
«Сестра моя! Я чувствую, что мне недолго осталось жить, и мне бы хотелось еще раз увидеть Вас перед смертью. Вы одна знаете мне цену, только Вам известно, что меня убивает: это скука и отвращение к жизни. Все подумают, что причина моего уныния — в разлуке с Мадам; на самом деле, ничего подобного: просто я считаю, что нет никакой возможности сделать что-то необычное на этом свете, здесь нет ничего веселого, и поэтому отсюда лучше уйти. Если мне не доведется с Вами встретиться, знайте, что это правда, и не верьте лжецам. По-моему, меня окончательно погубила госпожа де Бриссак — она томится скукой, как и я, и мы с ней совершенно не подходили друг другу. Прощайте, постарайтесь ко мне приехать, поскольку, увы, я не могу отдать приказ перевезти меня к Вам, и это вызывает у меня массу сожалений. Мне тошно умирать здесь, в этом лагере или, скорее, в этой деревне, не увидев на прощание Парижа. Не забывайте меня, если сможете…»
Как только я получила эту записку, я поспешила к г-ну Монако и показала ее ему, прибавив, что немедленно уезжаю.
— Ничего подобного! — воскликнул он. — Как это ничего подобного? Уверяю вас, что, напротив, так и будет.
— Нет, сударыня, нет, вы никуда не поедете! Письмо вашего брата — это бред больного человека; вы его не вылечите, и вам нет нужды разъезжать по армиям; оставайтесь дома, занимайтесь своими делами и не говорите мне больше об этом.
