Он взял у консула около полусотни всяких книг на трех языках и в сумерки снова поехал на корабль… Здесь Грейг ожидал Орлова с письмом Алины.
– Через буфетчика?
– Да-с.
– Чтобы он не проврался, что передал это прямо вам. Избави бог, если догадается она…
– Будьте покойны.
– Ну что? Как она? Горюет?
– Да-с! – кратко отзывался Грейг.
– Вам ее жаль, адмирал?
Грейг слегка пожал плечами…
– Всякую живую тварь жалко, когда страдает. А это же молодая женщина! И полагать надо… Так, безвредная и зряшная баба, по легкомыслию представляла…
– Безвредная? Нет! Вред был великий, когда Емельян Иваныч еще не сломил головы. А теперь, конечно… пожалуй, и безвредная.
– А Пугачев казнен?
– Десятого числа прошлого месяца в Москве. Сегодня имею депешу с нарочным. Да и подтверждение имею захватить эту принцессу во что бы ни обошлось… Пишут: «Ступай, бомбардируй Рагузу, коли она там, или другой город – где оная баба… Разгроми все и требуй выдачи».
И Орлов начал читать письмо Алины. Кое-что он не мог разобрать, но, догадываясь, что это пустая «бабья пересыпь» насчет своих чувств, он пропускал и читал далее…
– Отважная!.. – вымолвил он, окончив чтение. – И умная! Таланты всякие. Да, конфедераты плохую не возьмут. И где они этакую открыть могли?
– Сама она как вам сказывалась? – спросил Грейг.
– Она? Мало ль она что болтает! И сама не помнит, и разное противоречие сказывает… Ну, вот я ей отпишу сейчас турусы на колесах, а вы отдайте буфетчику… Лучше завтра поутру… Да пустите к ней ее девку. Вещи тоже, взятые с квартиры, велите отдать. Пусть переоденется, умоется и побеседует со своей девкой. Сейчас повеселеет. Я их бабье свойство знаю. Смерть на носу, а дай мантилью, косынку либо перстенек – и все забыла, веселехонька! А книги приберите, да путем-дорогой давайте. Не сразу! Она мастер читать. Прочтет все в неделю и не будет ничего для занятия мыслей беспокойных. Да… Жаль… Жаль…
Орлов сел и быстро написал краткую записку – ту самую, что успокоила Алину.
– Завтра увидим, что делать, адмирал. Если все будет спокойно в городе, обождите все ее бумаги и вещи. А не то в путь.
– А как в городе?
– Шумят. Получил уже две цидули, что мне несдобровать. Иудой-предателем называют. Народу-то, видите, она приглянулась. Вчера на площади сборище было, хотели ехать на лодках к вам кучей в тысячу человек.
– Сновали тут лодки, но так десятка с три, и в розницу. Я приказал часовым кричать, чтобы близко не отважились.
– Да это потому мало, что я двух своих итальянцев подослал на сборище пустить молву, что с эскадры по ним полоснут из пушек да после подарочка, снявшись с якорей, двинутся в отечество. Догоняй поди или войну объявляй!..
Орлов простился с Грейгом и снова вернулся на берег. Вечером ему доложили, что волнение в городе все растет… В народе, на улицах, грозятся в доме его выбить окна каменьями и даже убить его за насилие, совершенное над знатной дамой неизвестного, но высокого происхождения, которая должна считаться гостьей в Ливорно.
Ночью прискакал из Пизы обратно Христенек и доставил Орлову трех арестованных лакеев и все вещи пленницы, много писем к ней и черновых копий с ее писем и некоторые документы, в числе которых и с десяток экземпляров мнимого завещания Елизаветы, переписанных рукой Алины.
Наутро явился к Орлову Джон Дик и посоветовал не мешкая приказать уходить эскадре от Ливорно. Весть о захвате принцессы разнеслась, дошла до Пизы и до Флоренции, и великий герцог Леопольд собирается требовать немедленного освобождения красавицы.
– Да и сами вы, – заметил Дик, – уезжайте с эскадрой.
– Спасибо вам… Я лучше по суше направлюсь! – отозвался Орлов.
Он приказал Христенеку передать вещи и бумаги пленницы на корабль, а равно обманом свезти на корабль и сдать под стражу ее людей, которые волей-неволей отправятся в Россию для дачи показаний, где были взяты прилагаемые документы, и вообще пригодятся как свидетели.
– Пускай прокатятся до Питера. Их потом отпустят восвояси с деньгами.
Пока Христенек сдавал Грейгу все привезенное из Пизы, Орлов готовил донесение государыне.
В сумерки он снова в последний раз съездил на корабль, передал Грейгу пакет на высочайшее имя и приказал:
– Ну, с Богом, адмирал! Берегите пуще глазу! Сбежит, помрет или утопится… не поверят нам. В ответ пойдем! А уж мало-мало… в опале быть нам тогда на всю жизнь. В портах не мешкайте. На грех мастера нет. Явятся спасители.
Вернувшись на берег, он тотчас же приказал Христенеку собираться в путь… в Россию, прямо к государыне с черновым посланием.
Помимо изложения всего дела в подробностях, содержание донесения Орлова было следующее:
«Угодно было Вашему Императорскому Величеству повелеть: доставить называемую принцессу Елизавету, которая находилась в Рагузах. Я со всеподданническою моею рабскою должностью, чтоб повеление Вашего Величества исполнить, употреблял всевозможные мои силы и старания, и счастливым себя почитаю, что мог я оную злодейку захватить со всею ее свитою на корабли, которая теперь со всеми с ними содержится под арестом на кораблях и рассажены по разным кораблям. При ней сперва была свита до шестидесяти человек: посчастливилось мне оную уговорить; что она за нужное нашла свою свиту распустить; а теперь захвачена она, камермедхен ее, два дворянина польских и несколько слуг, которых имена при сем прилагаю. Для оного дела и для посылки употреблен был штата моего генерал-адъютант Иван Христенек, которого с оным моим донесением к Вашему Императорскому Величеству посылаю и осмелюсь его рекомендовать, и могу Вашему Величеству, яко верный раб, уверить, что оный Христенек поступал со всею возможною точностью, по моим повелениям, и умел удачно свою роль сыграть, и по данной мне власти от Вашего Императорского Величества я его наградил чином капитанским за показанное им усердие и ревность к высочайшей службе Вашего Императорского Величества, а из других, кто к этому делу употреблен был, тех не оставлю деньгами наградить. Признаюсь, Всемилостивейшая Государыня, что я теперь, находясь вне отечества, в здешних местах опасаться должен, чтобы не быть от сообщников сей злодейки застрелену или окормлену. Я уж ее привез сам на корабли на своей шлюпке и с ее кавалерами и препоручил над нею смотрение контр-адмиралу Грейгу с тем повелением, чтоб он всевозможное попечение имел о ее здоровье, и приставлен один лекарь; берегся бы, чтоб она при стоянии в портах не ушла, тож никакого письмеца никому не передавала. Равно велено смотреть и на других судах за ее свитою. Во услужение же оставлена у ней ее девка и камердинер. Все ж письма и бумаги, которые у ней находились, при сем на рассмотрение посылаю с подписанием нумеров: я надеюсь, что найдется тут несколько польских писем о конфедерации, противной Вашему Императорскому Величеству, из которых ясно изволите увидеть и имена их, кто они таковы. Контр-адмиралу же Грейгу приказано от меня и по приезде в Кронштадт никому оной женщины не вручать без особливого именного указа Вашего Императорского Величества. Оная ж женщина росту небольшого, тела очень сухого, лицом ни бела, ни черна, глаза имеет большие и открытые, цветом темно-карие, а косы и брови темно-русы, говорит хорошо по-французски, по-немецки, немного по-итальянски, разумеет по-английски, думать надобно, что и польский язык знает, только никак не отзывается; уверяет о себе, что она арабским и персидским языком очень хорошо говорит. Я все оное от нее самой слышал; сказала о себе, что она в Потсдаме была и говорила с королем Прусским, сказавшись о себе, кто она такова, знакома очень между имперскими князьями, а особенно с Трирским и с князем Голштейн-Шлезвиг или Лимбургским, была во Франции, говорила с министрами, дав мало о себе знать; венский двор в подозрении имеет; на шведский и прусский очень надеется; вся конфедерация ей очень известна и все начальники оной. Намерена была отсель съехать в Константинополь прямо к султану; и уже один от нее самый верный человек туда послан, прежде нежели она сюда приехала. Я ж моего собственного о ней заключения не имею, потому что не мог узнать в точности, кто оная действительно. Свойство она имеет довольно отважное, и своею смелостью много хвалится: этим-то самым мне и удалось ее завести, куда я желал. Она же ко мне казалась быть благосклонною; чего для я и старался перед нею быть очень страстен. Наконец, я ее уверял, что я бы с охотою и женился на ней, и в доказательство хоть сегодня, чему она, обольстясь более, поверила. Почитаю за должность все вам доносить так, как перед Богом, и мыслей моих не таить. Прошу и того не причесть в вину, буде я по обстоятельству дела принужден буду, для спасения моей жизни, и команду ставя, уехать в Россию, и упасть к священным стопам Вашего Императорского Величества, препоручая мою команду одному из генералов, по мне младшему, какой здесь налицо будет. Да я должен и своих в оном случае обманывать, и никому предстоящей мне опасности не сказывать: я всего больше опасаюсь иезуитов, а с нею некоторые были и остались по разным местностям. И она из Пизы уже писала во многие места о моей к ней привязанности, а я принужден был ее подарить своим портретом, который она при себе и имеет, а если захотят и в России мне недоброхотствовать, то могут поэтому придраться ко мне, как захотят. При сем прилагаю полученное мною одно письмо из-под ареста, на рассмотрение. И она по сие время все еще верит, что не я ее арестовал, а секрет наш наружу вышел. То ж у нее есть и моей руки письмо на немецком языке, только без подписания имени моего и что я постараюсь выйти из-под караула, а после могу и ее спасти. Теперь не имею времени обо всем донести за краткостью времени, а может о многом доложить генерал-адъютант моего штаба. Он за нею ездил в Рим, и с нею он для виду арестован на одни сутки на корабле. Флот, под командою Грейга, состоящий в пяти кораблях и одном фрегате, сейчас под парусами, о чем дано знать в Англию к министру, чтобы оный, по прибытии в порт английский, был всем от него снабжен. Флоту же велено, как возможно поспешить к своим водам. Всемилостивейшая Государыня, прошу не взыскать, что я вчерне мое доношение к Вашему Императорскому Величеству посылаю, опасаюсь, чтобы в точности дела не проведали и не захватили курьера и со всеми бумагами. Я ж повергаю себя к священным стопам Вашего Императорского Величества».
