В марте месяце эскадра остановилась в Бордо на два дня. Пленница оживилась, повеселела и все надеялась вместе с Франциской увидеть спасителя… Тронулись далее…
В исходе марта эскадра стала на якоре в Плимуте.
Здесь красавица уже нервно, лихорадочно, каждый час ждала своего освобождения… Она чутко прислушивалась ко всему, разузнавала, что могла, через свою наперсницу. Франциска пользовалась полной свободой на корабле, и ее даже полюбили и офицеры, и матросы за ее скромность и добродушие.
Во время стоянки в английском порту много любопытных приезжало из города и просилось на корабль. Многие официальные лица, делавшие визиты адмиралу, заводили с ним беседы, полные намеков…
Очевидно, в Англии было известно правительству, вероятно, через Джона Дика и через его друга Гамильтона, неаполитанского резидента, кого везет тайно в Россию эскадра Грейга.
Адмирал, боясь какого-нибудь происшествия и беды с самозванкой, поспешил поскорее удалиться от британских берегов.
Когда снова стали сниматься с якоря, с пленницей сделался нервный припадок… Англия и все надежды оставались позади. Все мечты рушились сами собой.
– Куда мы идем? Куда мы идем?! – повторяла Алина как обезумевшая.
Франциска узнала от матроса и передала по секрету:
– Прямо в Зундский пролив.
– В Балтийское море! В Петербург! – проговорила Алина и почувствовала будто удар ножа в самое сердце.
С Алиной сделался обморок. Франциска бросилась за доктором, приставленным исключительно к пленнице и который заботливо ухаживал за ней во время всего плавания.
Несмотря ни на какие средства и медицинскую помощь, даже кровопускания, Алина не приходила в себя, бредила, поминала имя своего предателя и билась на полу своей каюты в судорогах.
Когда эскадра была уже далеко от берегов, больную вынесли на свежий воздух и положили на подушках среди палубы…
Здесь понемногу несчастная женщина пришла в себя, оглянулась, бессмысленно опросила ближайших, наконец узнала Франциску, доктора и адмирала…
Она привстала, села и, бледная как полотно, со сверкающими глазами, обратилась к Грейгу:
– Адмирал, куда мы идем?
– В Зунд! – кратко отвечал Грейг.
– В Балтийское море?
– Да.
– В Петербург… В Сибирь… Меня будут судить? Может быть, казнить! За что?! За что?! Что я сделала? Пожалейте меня! Пустите меня…
– Успокойтесь. Вы и так больны.
Алина хотела встать на ноги, но силы изменили ей. Она проползла шага два к Грейгу и воскликнула, простирая к нему руки:
– Пожалейте меня! Отпустите! Передайте Орлову… Он, верно, в Плимуте. Он, верно, пытался меня освободить, но вы… вы… вы помешали! Вы злой и бессердечный человек…
Но, видно, давно накопилась у доброго Грейга злоба на своего начальника и на роль, которую он заставил его играть. Адмирал не выдержал, и вдруг несколько неосторожных слов сорвалось у него с языка.
– Ах, полноте мечтать, как ребенок! – воскликнул он. – Вы обвиняете меня, исполняющего приказание Орлова. Он вас соблазнил, заманил на эскадру, приказал арестовать и доставить в Петербург… А вы, как ребенок…
– Где же он? Он не с нами на эскадре?.. – воскликнула Алина.
– Конечно, нет…
– И не в Англии?
– Еще менее…
– Где же он?
– На пути в Москву или уже и доехал получать от царицы награду за вашу наивность и ваше легкомыслие!
Грейг проговорил это резко, раздражительно и отошел от пленницы.
Алина осталась полулежа на полу и несколько минут была недвижима, как окаменелая, и только одной рукой проводила по лбу как бы от боли; но вдруг она вскрикнула, вскочила и бросилась к борту корабля.
Одно мгновение – и она была бы в море, если бы ближайший матрос не задержал ее машинально за руку… Доктор, Грейг и Франциска бросились к ней и схватились за нее все…
Алина боролась отчаянно; лицо ее исказилось как бы бешенством, губы посинели… Сверхъестественная сила явилась в руках…
– Хочу… Пустите… Хочу… – шептала она с пеной у рта.
Грейг крикнул о помощи. Несколько матросов бросились на зов, приняли пленницу и, тоже почти с трудом совладав с нею, снесли ее в ее комнату.
– Заприте! – крикнул кто-то.
Двери заперли…
И все столпившиеся у дверей слышали только, как кричала и билась несчастная о стены маленькой каюты в припадке дикого, отчаянного, но бессмысленного бешенства. Нескоро прошел припадок; но когда Алина стихла, силы окончательно покинули ее. С этого дня болезнь старая, давнишняя появилась снова, но уже сильнее. Алина кашляла все более, и кровь показывалась постоянно…
К этому прибавилась снова морская болезнь, так как ветер не прекращался ни на один день и качка была сильная… Наконец в начале апреля стало несколько тише на море. Алина стала страдать меньше и могла снова вернуться к своим горьким помыслам о себе и о своем положении.
Страдания от морской болезни отнимали у нее отчасти восприятие окружающего. Теперь же она могла снова оглянуться мысленно, начать тосковать или надеяться… Но это вернувшееся сознание послужило ей к открытию нового источника горя и ужаса.
Однажды утром, когда Франциска вошла в каюту своей бедной барыни, она нашла ее в каком-то оцепенении…
– Что с вами? – вскрикнула Франциска. – Ведь качает меньше гораздо…
Алина глядела на нее мутными глазами и, как бы онемевшая от полученного удара, не могла прийти в себя.
– Что случилось? Позвать доктора? Что с вами? Позвать? – приставала Франциска.
– Да! – отозвалась Алина.
Франциска вышла из каюты, которую, как и всегда, заперли за ней на ключ постоянно стоявшие или сидевшие у двери часовые.
Через минуту доктор и горничная были снова впущены часовыми. Алина сидела как бы очнувшись совсем. Она сурово взглянула на доктора и проговорила:
– Вы должны мне сказать наверное: ошибаюсь я или нет…
На несколько тревожных вопросов Алины доктор отвечал утвердительно… Когда он вышел, Алина обратилась к Франциске с теми же вопросами, и обе женщины тосковали с полчаса. Франциска – смущаясь и с изумлением на лице, Алина – глухим упавшим голосом…
И доктор, и наперсница подтвердили ей то, что узнала сама Алина и боялась верить себе… Ужасное открытие повергло ее теперь в холодное, немое, бесстрастное состояние горя и ужаса.
Этого еще недоставало бедной женщине! Болезнь, арест, коварное предательство в прошедшем!.. Суд и всякое мучение в будущем! И ко всему еще и это!..
Алина узнала, что ей суждено быть матерью! И, вдобавок, этот первый ее ребенок – его ребенок! Ее предателя!!
24 мая генерал-губернатор, фельдмаршал князь Голицын, призвал к себе утром капитана Преображенского полка Толстого и объявил ему, что на него возлагается поручение первейшей важности.
