Поскольку король попросил его остаться, г-н де Лавогийон решил, что его величество, понимая тяжесть этой утраты, хочет ее как-нибудь возместить. Когда образование молодого человека завершено, воспитателя принято благодарить. Это побудило герцога де Лавогийона, человека весьма чувствительного, усугубить это свое качество: во время обеда он подносил к глазам платок, демонстрируя печаль по поводу утраты ученика. После десерта он даже разрыдался, но, оставшись наконец один, несколько успокоился. Просьба короля снова вызвала появление платка и слез.
— Подойдите ко мне, мой бедный Лавогийон, давайте побеседуем, — проговорил король, удобно усаживаясь в кресле-кушетке.
— К услугам вашего величества, — ответил герцог.
— Садитесь здесь, дорогой мой, вы, должно быть, очень устали.
— Садитесь, государь?
— Да, вот сюда, без церемоний.
С этими словами Людовик XV указал герцогу на табурет, поставленный таким образом, что свет падал прямо в лицо воспитателя, тогда как лицо короля оставалось в тени.
— Ну вот, дорогой герцог, воспитание и завершено, — начал Людовик XV.
— Да, государь. И Лавогийону остается лишь вздыхать.
— Прекрасное воспитание, ей-богу, — продолжал король.
— Вы слишком добры, ваше величество.
— Оно делает вам честь, герцог.
— Вы льстите мне, государь.
— Дофин, насколько я понимаю, — один из ученейших принцев в Европе?
— Полагаю, да, ваше величество.
— Хороший историк?
— Весьма.
— Прекрасный географ?
— Государь, дофин умеет вычерчивать карты, какие не под силу даже инженеру.
— Он умелый токарь?
— Ах, государь, как вы щедры на комплименты! Но токарному делу учил его не я.
— Неважно, он ведь в нем преуспел?
— И даже в совершенстве.
— В часовом деле тоже? Он так ловок!
— Изумительно, государь.
— Уже полгода все мои часы идут безукоризненно, словно колеса кареты. А ведь это он их регулирует.
— Это уже механика, государь, а в ней, должен признаться, я ничего не смыслю.
— Ну ладно, а математика? Навигация?
— Да, этими науками я всегда старался заинтересовать его высочество дофина.
— Он в них весьма силен. Однажды вечером я слышал, как он разговаривал с господином де Лаперузом[153] о тросах, вантах и бригантинах.
— Да, государь, это все морские термины.
— Он рассуждает о них, словно Жан Барт[154].
— Но он и в самом деле хорошо разбирается в морском деле.
— И всем этим он обязан вам.
— Ваше величество с лихвою вознаграждает меня, признавая мои заслуги, впрочем крайне скромные, в том, что его высочество дофин в результате учения приобрел столь ценные познания.
— Но я действительно полагаю, герцог, что из дофина выйдет хороший король, правитель и отец семейства. Кстати, герцог, — с нажимом повторил король, — из него выйдет хороший отец семейства?
— Я думаю, государь, что среди добродетелей, скрывающихся в сердце у дофина, присутствует и эта, — наивно ответил де Лавогийон.
— Вы меня не поняли, герцог, — возразил Людовик XV. — Я спрашиваю, выйдет ли из него хороший отец семейства?
— Я и в самом деле не понимаю вас, ваше величество. Какой смысл вы вкладываете в этот вопрос?
— Какой смысл? Смысл… Вы ведь знаете Библию, герцог?
— Разумеется, я читал ее.
— Значит, вы знаете, кто такие патриархи?
— Безусловно.
— Так выйдет из него хороший патриарх?
Де Лавогийон взглянул на короля, словно тот говорил по-китайски, и, теребя в руках шляпу, ответил:
— Государь, он хочет одного — стать великим королем.
— Простите, герцог, но я вижу, что мы не понимаем друг друга, — продолжал настаивать король.
— Государь, я прилагаю все усилия…
— Ладно, — решился король, — попробую говорить яснее. Вы знаете дофина, как собственного ребенка, не так ли?
— Разумеется, государь.
— Его вкусы?
— Да.
— Его любовные страсти?
— Что касается его любовных страстей, государь, — это другое дело: будь они у него, я вырвал бы их с корнем. Но к счастью, мне не пришлось этого делать: у его высочества дофина нет любовных страстей.
— К счастью, вы говорите?
— Но разве это не так, государь?
— Стало быть, их у него нет?
— Нет, государь.
— Ни одной?
— Ни одной, ручаюсь.
— Вот этого-то я и боялся. Из дофина выйдет превосходный король, превосходный правитель, но он никогда не станет хорошим отцом семейства.
— Увы, государь, вы никогда не говорили мне, чтобы я готовил дофина и в этом направлении.
— В этом моя ошибка. Нужно было подумать, что в один прекрасный день он женится. Ну хорошо, пусть у него нет страстей, но вы ведь не считаете, что он безнадежен?
— Как вы сказали?
— Я говорю, что, надеюсь, вы не считаете, что у него никогда не появятся любовные страсти?
— Я боюсь, государь.
— Как — боитесь?
— Вы мучаете меня, ваше величество, — жалобно проговорил несчастный герцог.
— Господин де Лавогийон! — в нетерпении вскричал король. — Я спрашиваю вас ясно: будет или нет герцог Беррийский хорошим супругом — неважно, в конце концов, со страстью или без оной. Я оставляю в стороне его способности быть отцом семейства и патриархом.
— На это я не могу дать вашему величеству точного ответа.
— Как! Вы не можете мне этого сказать?
— Не могу, потому что не знаю, государь.
— Не знаете? — в изумлении воскликнул король столь громко, что парик на голове г-на де Лавогийона затрясся.
— Государь, герцог Беррийский жил под кровом вашего величества невинным ребенком, который был занят лишь учением.
— Этот ребенок, сударь, уже не учится, он женится.
— Государь, я был воспитателем его высочества…
— Вот именно, сударь, и должны были научить его всему, что необходимо знать.
С этими словами Людовик XV пожал плечами, развалился в кресле и, вздохнув, добавил:
— Так я и знал.
— Боже мой, государь…
— Вы знаете историю Франции, не так ли, господин де Лавогийон?
— Всегда считал и продолжаю считать, что да, государь, если, конечно, ваше величество не убедит меня в противном.
— Тогда вам должно быть известно, что произошло со мною накануне моего бракосочетания.
— Нет, государь, этого я не знаю.
— Бог мой, так вам ничего не известно?
— Но, быть может, ваше величество соблаговолит рассказать мне об этом?
— Слушайте, и пусть это послужит вам уроком при воспитании других моих внуков, герцог.
— Я весь внимание, государь.
