— Я весь внимание, государь.
— Я, как и дофин, воспитывался под кровом своего деда. У меня был господин де Вильруа — достойный, весьма достойный человек, вроде вас, герцог. Ах, если бы он позволял мне чаще бывать в обществе моего дяди — регента! Но нет, невинное учение, как вы изволили выразиться, заставило меня пренебречь изучением невинности. Тем временем мне пришла пора жениться, когда женится король, господин герцог, это важно для всего мира.
— О да, государь, кажется, я начинаю понимать.
— Слава Богу! Итак, я продолжаю. Господин кардинал прощупал, насколько я готов стать отцом семейства. Оказалось, совершенно не готов: я был столь наивен в этих делах, что возникла опасность перехода королевской власти во Франции в женские руки. На счастье, господин кардинал решил посоветоваться с господином де Ришелье, который был большим знатоком этой деликатной материи. И у господина де Ришелье возникла блестящая мысль. Тогда жила еще некая мадемуазель Лемор[155] — или Лемур, не помню точно, — рисовавшая замечательные картины, ей и заказали нарисовать целый ряд сцен, понимаете?
— Нет, государь.
— Ну, как бы это сказать? Сельских сцен.
— А, на манер Тенирса[156].
— Даже более того — примитивных.
— Примитивных?
— Ну да, естественных. Точнее, пожалуй, не скажешь. Теперь понимаете?
— Как! — покраснев, воскликнул г-н де Лавогийон. — Вашему величеству осмелились предложить…
— А кто говорит, что мне что-то предложили, герцог?
— Но чтобы ваше величество смогли увидеть…
— Достаточно было, чтобы я посмотрел, — и все.
— Ну и?
— Ну я и посмотрел.
— И…
— И поскольку человек по сути своей склонен к подражанию, я стал подражать.
— Да, государь, средство это, безусловно, хитроумное, надежное, превосходное, но для молодого человека несколько опасное.
Король посмотрел на герцога де Лавогийона с улыбкой, которую можно было бы называть циничной, не промелькни она на губах самого остроумного в мире человека, и проговорил:
— Оставим пока опасность и вернемся к тому, что нам предстоит сделать.
— Слушаю, государь.
— Вы понимаете, о чем я говорю?
— Нет, государь, и буду счастлив, если ваше величество соблаговолит объяснить.
— Значит, так: вы сходите за его высочеством дофином, который принимает последние поздравления от мужчин, тогда как его супруга принимает последние поздравления от женщин.
— Да, государь.
— Вы возьмете подсвечник и отведете дофина в сторонку.
— Да, государь.
— Вы сообщите вашему воспитаннику, — продолжал король, подчеркнув два слова, — что его спальня находится в конце нового коридора.
— От которого ни у кого нет ключа, государь.
— Он у меня, сударь. Я предвидел, что сегодня произойдет; вот вам ключ.
Дрожащей рукою г-н де Лавогийон взял ключ; король заговорил снова:
— Хочу вам сказать, герцог, что в этом коридоре я велел развесить двадцать картин.
— Да, государь, понимаю.
— Так вот: вы поцелуете вашего воспитанника, герцог, отопрете дверь в коридор, дадите в руки подсвечник, пожелаете доброй ночи и скажете, что он должен дойти до дверей спальни за двадцать минут — по минуте на каждую картину.
— Понятно, государь.
— Прекрасно. Спокойной ночи, господин де Лавогийон.
— Ваше величество соблаговолит меня простить?
— Даже не знаю — ведь если бы не я, вы бы так удружили моей семье…
Дверь за г-ном воспитателем затворилась. Король позвонил, и появился Лебель[157].
— Кофе, — приказал король. — Да, кстати…
— Государь?
— Принесите кофе и ступайте следом за господином де Лавогийоном, который пошел засвидетельствовать свое почтение его высочеству дофину.
— Иду, государь.
— Погодите же, я ведь еще не сказал, зачем вам нужно туда идти.
— В самом деле, государь, но я горю таким рвением услужить вашему величеству…
— Прекрасно. Стало быть, вы пойдете следом за господином де Лавогийоном.
— Да, государь.
— Он так встревожен и опечален, что, боюсь, расчувствуется перед его высочеством дофином.
— А если он расчувствуется, что я должен делать, государь?
— Ничего, придете и скажете мне.
Лебель принес кофе, поставил его подле короля, и тот неторопливо принялся пить. Прославленный камердинер вышел.
Через четверть часа он вернулся.
— Ну что, Лебель? — осведомился король.
— Государь, господин де Лавогийон стоял у входа в новый коридор и держал его высочество дофина за руку.
— Потом?
— Мне не показалось, что он сильно расчувствовался, напротив, он довольно игриво вращал глазками.
— Дальше.
— Он достал из кармана ключ, протянул его дофину, а тот отпер дверь и ступил в коридор.
— А после?
— А после господин герцог дал его высочеству подсвечник и сказал — тихо, но я все же расслышал: «Ваше высочество, ваша супружеская спальня — в конце этого коридора, от которого я только что отдал вам ключ. Король желает, чтобы вы дошли до спальни за двадцать минут». Принц воскликнул: «Как за двадцать минут? Да тут идти секунд двадцать!» Господин де Лавогийон ответил: «Ваше высочество, это уже не в моей власти. Учить вас мне больше нечему, я просто хочу дать вам совет: посмотрите внимательно на стены этого коридора, и я ручаюсь, что ваше высочество найдет куда употребить эти двадцать минут».
— Недурно.
— После этого, государь, господин де Лавогийон отвесил низкий поклон, причем выглядел возбужденным и пытался заглянуть в коридор. Затем он удалился, оставив его высочество у дверей.
— И его высочество вошел?
— Взгляните, государь, в коридоре виден свет. Он прогуливается там уже с четверть часа.
Король поднял глаза к окну и через несколько секунд воскликнул:
— Вот свет и пропал! Мне тоже в свое время дали двадцать минут, но, насколько я помню, не прошло и пяти, как я уже был подле жены. Увы, о дофине можно сказать так же, как говорили о Расине-младшем[158]: «Он, увы, не сын, а только внук великого отца!»
65. ПЕРВАЯ БРАЧНАЯ НОЧЬ ДОФИНА
Дофин открыл дверь спальни или, верней, передней этой спальни.
Эрцгерцогиня в длинном белом пеньюаре лежала на золоченой кровати, для которой был почти неощутим вес ее хрупкого, нежного тела; странная вещь: если бы кто-нибудь обладал способностью читать по лицу, то под легким облачком печали он обнаружил бы не спокойное ожидание новобрачной, а страх перед одной из тех угроз, источником которых для нервических натур является предчувствие, хотя порой они противостоят ему с куда большим мужеством, чем сами могли бы предполагать.
