По бокам дорог выстраиваются без всякого порядка и ранжира деревни и села. Хижины производят впечатление жалкое. Довольно часто они кривы, крыты старой почерневшей соломой. Внутри весьма нечисты, с запахом. Повсюду множество тараканов, коих тут прозывают довольно остроумно «пруссаками». Отчего так, можно лишь догадываться. То ли шмыгают повсюду и норовят в тарелку с пищей забраться, то ли немец их в Россию когда-то завез.
Печи вовсе на наши не похожи. Иные слеплены столь громадно, с таким зевом, что крестьяне по холодному времени моются внутри раскаленной печи, подостлав для удобства чистой соломы. Как они там не сгорают, ибо жар крайне велик, им одним ведомо. Впрочем, дикие варвары равно стойки и к холоду, и к жару».
Утро занялось солнечное и теплое. Очнулись мерзнувшие до того в своих худых гнездах птицы, оживились, защелкали и засвистели, прочистили перышки, расправили крылышки и порхнули за добычей.
Лошади тоже будто радовались распогодью, бодро выкидывали ноги, дробно стучали копытами, пофыркивали, встряхивая головой, мотали гривами.
Волох был сумрачен. Скакал рядом с командиром, задрав голову, чтобы не мешал козырек надвинутого на лоб кивера. Понужал без нужды коня и шпорами, и поводом.
Свернули в аллею, спешились возле барского дома. Хозяин выскочил в халате, приветливо-подобострастное лицо его вдруг разом превратилось в испуганное.
— Не тех ждали, сударь? — Алексей спешился, подошел вплотную. Волох остановился на шаг сзади, поигрывая надетой на кисть плетью.
Истомин развернулся, пошел было к дому, бросив через плечо: «Не принимаю».
— Постойте! — крикнул ему вслед Алексей. — Я еще с вами не рассчитался. — И бросил на землю несколько монет. — Это за баню и за ужин.
Истомин остановился, круто обернулся.
— Это оскорбление, милостивый государь! Ответите за это.
— Это аванс. А за полную расплату сейчас мои молодцы вас высекут.
— Меня? Дворянина? Сечь? — щеки его тряслись от гнева и страха. — Вы еще молоды! Я старше вас и годами, и чином! Я — капитан в отставке, кавалер…
— Предводитель, — дополнил хладнокровно Алексей. — Я помню. Но вы не дворянин. Вы предатель и подлец!
— Что? А вы трус! У вас за спиной десять ваших головорезов, а у меня — лишь беззащитная Софушка.
— Хотите поединка? Извольте. Но если останетесь в живых, вас все равно высекут.
— Вызываете? Отлично! Выбираю не пистолеты, а шпагу. Впрочем, у вас ведь ее все равно нет. Обзаведетесь — милости прошу!
— Волох! Нагони эскадрон, там, в моей коляске, отцова шпага. Доставь!
— Слушаю! — Волох вскочил в седло и — только пыль и крошево из-под копыт.
Корнет Елагин, закинув повод коня на ветку липы, подошел к Алексею.
— Вы хотите с ним драться?
— Непременно. — Алексей был холоден. Может быть, из недовольства собой. Поддался гневу, ввязался в историю. Дуэль в военное время сродни дезертирству. Ранение на такой дуэли есть бесчестье.
— Неприятность может выйти, господин поручик. Наш генерал дуэлистов не терпит. «Что за честь от своей руки погибнуть, — так говорит, — ты лучше в бою пострадай за Отечество».
— Не учите меня, корнет!
— Так ведь может случиться и разжалование.
— Честный солдат много лучше офицера, чести лишившегося.
Гусары, прислушиваясь, посмеиваясь в усы, потягивая из трубок, стояли кружком; лошади, не теряя времени, пощипывали скудную, уже зажелтевшую травку.
Пожав плечами, взволнованно теребя сабельный темляк, Елагин отошел в сторону. Алексей, заложив руки за спину, стал медленно прохаживаться, поддавая носком сапога комочки земли.
— В дом не приглашаю, — сказал ему в спину Истомин. Он уже несколько оправился.
— Да я бы и сам в ваш дом не взошел бы. — Любезность за любезность.
— Послушайте, князь, — примирительно заговорил Истомин. — Мы с вами взрослые люди, хлебнули полной мерой и царской службы, и житейских невзгод. Что нам делить?
— Что нам делить? Отечество! Я сражаюсь за поруганную Россию, а вы за ее поругателей. Мы — враги. А врагам добром и миром расходиться не должно.
— Вас ждут дома? Родители, невеста — ждут? Они ведь мечтают прижать вас к груди. Героя, освободителя. А коли вы падете жертвой глупой и вздорной дуэли, какая вам честь и слава?
— Славы не ищу, а честь свою берегу не токмо на бранном поле.
— Помилуйте, глупости какие.
— Наш разговор ни вам, ни мне не нужен. Угоден вам секундант?
— Полагаю, обойдемся без условностей. Разве что Софушку позвать? — несмелая, но близкая к наглости улыбка.
«А ведь он помощи ждет. А время теряется».
Стало беспокойно. Поблизости полк французов, жаждущих мести, а у него всего десяток гусар. Да где ж этот Волох?
А вот и он. Со шпагой в левой руке.
— Пожалуйте, сударь! — Алексей взял шпагу, обнажил, бросил ножны на землю.
— Минуту прошу. — Истомин быстро побежал в дом, мелькая из-под халата голыми икрами. Вернулся в панталонах и в сюртуке, тоже со шпагой. — К вашим услугам.
Алексей сбросил ментик, отдал Волоху кивер, стал в позицию.
С первым звоном он почувствовал, что шпага противника в умелой руке. Клинок Истомина точно шел на укол, давал надежную защиту, стремительно мелькая разозленными осами. Алексей с трудом выдерживал его натиск и в первые минуты схватки его умения хватало лишь на то, чтобы отбивать молниеносные атаки. Не зря Истомин, как вызванный на поединок, коварно выбрал шпагу — сам умелый в ее владении, он справедливо полагал, что гусарскому офицеру больше по руке тяжелая сабля, а не гибкий, быстрый и легкий шпажный клинок.
Окружив дуэлянтов полукольцом, взволнованно наблюдали гусары за поединком, переживая за своего командира, видя, что он не очень уверен, не очень умел в этом оружии. Со времени кадетского корпуса Алексей не держал в руке шпаги. Хотя был среди своих первым фехтовальщиком. Пику только и штык не любил — неизящное оружие, — однако не избегал и это мастерство освоить. В сражении любое оружие должно быть по руке. Видел он, как лихо отбивались артиллеристы тяжелыми банниками от насевших на батарею солдат.
— Не сметь! — вдруг раздался визгливый голос, и в распахнувшемся во втором этаже окне появилась разгневанная Софи в пеньюаре, с неубранными волосами. — Не сметь проливать кровь в моем доме! Вон отсюда! Гони их, Базиль!
Рад бы Базиль гнать, да уже поздно. Алексей приладился, правая рука его, да и все тело вспомнили давнюю науку, кисть заработала именно так, как нужно ей работать не саблей, а шпагой. Да и нашел он слабое место у противника — тот плохо двигался, неповоротлив был, грузен. Не в пример офицеру, сохранившему и укреплявшему в своем теле все то, что нужно в походе и в бранном деле.
