Неужели никто не видел, что здесь происходило на самом деле? Конечно, большинство из присутствующих были плохо знакомы с Лоренцо да Понте. Они не знали того, что было известно ему, Джакомо Казанове. Лоренцо считали забавным острословом, которому удалось найти общий язык с маэстро. И это всех ослепляло. Если Моцарт доволен, то довольны и они! Но разве Моцарт доволен? Разве он не знал да Понте немного лучше остальных и не разгадал ужасного замысла, для которого этот негодяй использовал его музыку?
Закончилась ария о мести. Катарина Мичелли лежала скорчившись на сцене, словно пронзенная болью дичь. Музыка умолкла.
— Перерыв! — крикнул Гвардазони.
— Браво, брависсимо! — воскликнул да Понте, резво соскочив со своего кресла и аплодируя вне себя от радости.
Несомненно, ему понравилось ее падение. То, как она лежала на сцене, превратившись в задыхающееся беспомощное существо, запутавшееся в своем платье! Лоренцо взбежал по небольшой боковой лестнице на сцену и погладил по голове униженную Катарину. Затем он, словно галантный кавалер, подал ей руку. Он помог ей подняться, но в то же время мельком взглянул на мать. В темноте ложи лицо матери Катарины на миг стало огненно-красным, вспыхнув, словно небольшой фонарик.
Казанова поднялся и медленно зашагал к сцене. Теперь Лоренцо заметил его:
— Джакомо! Дамы и господа, мой старый добрый друг Джакомо Казанова!
Лоренцо провожал Катарину Мичелли со сцены. На какое-то мгновение Казанова оказался на том месте, где только что стоял этот мерзавец да Понте. Вот оно — решение, единственно возможное решение. Он, Джакомо Казанова, лишит этого мерзавца должности и займет его место! Следует спасти то, что еще можно спасти! Нужно исправить оперу, придать ей другие нюансы! Нужно придумать что-нибудь, что все равно не сможет сравниться с этой божественной музыкой, но, по крайней мере, не станет уродовать ее!
На миг Казанова закрыл глаза — настолько упоительной показалась ему эта мысль. Нужно устранить да Понте и исправить текст! Лишь когда кто-то прикоснулся к его плечу, Казанова открыл глаза. Это был Паоло. Чего он хочет? Что он вообще себе позволяет? Паоло кивнул головой на оркестровую яму. Музыкант небольшого роста играл на клавесине финал. Пуговица на вороте белой рубахи была расстегнута.
— Это господин Моцарт, синьор Джакомо, — прошептал Паоло, однако Казанова даже не шелохнулся. Неужели этот мужчина с красным, пылающим лицом и глазами навыкате мог быть Моцартом? Вот он поднялся, вытер со лба пот и взглянул на сцену.
— Ну и как? — крикнул он Казанове.
Джакомо подошел к оркестровой яме и нагнулся.
— Джакомо Казанова, — представился он.
— Да, хорошо. Как вам?
— Простите, я вас плохо слышу.
— Подождите, я сейчас поднимусь.
Ну и? Ну и что? Ведь они даже не были знакомы. Моцарт не имел ни малейшего понятия, кто такой Джакомо Казанова. Они никогда раньше не встречались. Конечно, синьор Джакомо был наслышан об этом гении. Еще ребенком Моцарт покорил своими поразительными выступлениями все княжеские и королевские дворы Европы. Затем наступили годы унижения. Моцарт вынужден был ожидать, когда ему предоставят место в Вене. «Ну как?» Почему этот мужчина заговорил с Казановой так, словно они были знакомы сотню лет и всего лишь прервали свою беседу, когда композитор исполнял этот музыкальный переход? Не подобало начинать беседу с вопроса: «Ну как вам?» Такой вопрос предполагал доверительные отношения, а для этого следовало сначала познакомиться.
Моцарт поспешил на сцену. Как же быстро он шел! Нет, не шел, а бежал, даже скорее прыгал! Казанова поклонился и невольно отступил на шаг назад.
— Маэстро, я Джакомо Казанова, поклонник вашего таланта!
— Да, конечно. Но мне хотелось бы знать, понравилось ли вам?
Моцарт произносил слова очень быстро и был чем-то недоволен. Даже разговаривая с кем-нибудь, он не мог устоять на одном месте. Моцарт постоянно двигался: мял пальцы, переступал с ноги на ногу. Это тяжело было вынести. Почему Моцарт не подал Казанове руку? Почему он не поздоровался, не сказал пару вежливых слов?
— Я прошу вас, вы же, наверное, хоть что-то услышали за последние несколько минут! Или же музыка лишила вас дара речи?
Однако это уже неслыханно! Почему именно его, Джакомо Казанову, музыка должна была лишить дара речи?! Ему еще никто не говорил ничего подобного. Этот человек был невежей! Лоренцо не преувеличивал, когда упоминал о капризах Моцарта, но такое поведение превзошло наихудшие ожидания.
— Кое-что мне нравится, а кое-что — не очень.
— Что-то не нравится? Что именно?
— Выход донны Эльвиры! Он отвратителен. Нельзя издеваться над такой женщиной!
— Вы тоже так думаете? Я все время говорю об этом!
— Вы тоже об этом говорили?
— Да, я твержу об этом уже несколько недель. Отвратительно, ужасно! Но может, так нужно.
— Нужно? Я чего-то не понимаю.
— Кто-то должен преследовать Дон Жуана. Кто-то должен мстить ему.
— Кто-то — да, но не обязательно женщина. В опере достаточно мужчин: отцы, женихи. Это их задача.
— О, вам знаком сюжет! Вы даже знаете отдельные нюансы!
— Господин да Понте посвятил меня в суть своей работы и попросил совета.
— Ну и что вы ему посоветовали?
— Сначала я хотел сам посмотреть представление. Именно поэтому я здесь.
— Оно вас разочаровало?
— Вовсе нет, музыка превосходна. «La ci darem…» — в этом месте музыка настолько прекрасна, что текст не нужен вовсе.
— Вы так думаете?
— Музыка сама по себе красноречива и идет от самого сердца. Она так восхитительна, что текст даже мешает.
— Благодарю вас за ваши искренние слова. Вы даже не поверите, как мне приятно это слышать.
— О, я не очень смыслю в сочинении музыки, но прекрасно разбираюсь в театральном искусстве.
— Продолжайте. Вы первый человек, который так откровенно говорит со мной.
— Первый человек? Но вы можете положиться на господина да Понте. Я уверен, что он помогает вам во всем.
— Господин да Понте? Вы серьезно так думаете?
Моцарт ухмыльнулся. Что бы это значило? Приглашал ли он Казанову говорить начистоту? Моцарт был прямолинейным человеком и не переносил лести. Однако нужно быть осторожным. Неизвестно, о чем он думал. Казанове следовало держать ухо востро и лишь слегка намекнуть в нужном направлении.
— Маэстро, позвольте мне говорить без обиняков. Важнее всего в опере образ Дон Жуана. От него зависит ее успех.
— И вам не нравится этот образ, как я понимаю?
— Он неживой, это всего лишь муляж! Нет такого мужчины, который думал бы только о том, как бы совершить насилие над женщиной. Вам хотелось бы познакомиться с таким человеком? Неужели вы уважали бы его или гордились бы тем, что знакомы с ним? Нет, ни в коем случае! Вы отворачиваетесь. Вы не хотите встретиться с этим человеком. Вот в чем основная ошибка! Подобный субъект не может быть в центре оперы!
