— Да, сударь, знаю.
— Я тоже разыскиваю одного человека.
— Тогда ступайте к большому рву, там вы найдете больше полусотни трупов.
— Полусотни? Праведное небо! Неужели столько народу погибло во время праздника?
— Если бы столько, сударь! Я осветил фонарем лица чуть ли не тысячи погибших и все еще не нашел своей сестры.
— Сестры?
— Это было вон там. Я потерял ее около скамейки. Я разыскал место, где нас разъединили, но не нашел никаких следов. Поведу теперь розыски от бастиона.
— А куда бежала толпа, сударь?
— В сторону новых строений и улицы Мадлен.
— То есть в ту сторону?
— Да, и я сначала искал здесь, но тут была страшная сумятица. Все, разумеется, бежали туда, но несчастная, потерявшая голову девушка, наверное, бросалась в разные стороны.
— Маловероятно, сударь, чтобы ей удалось пробиться против течения. Я пойду искать туда, к улицам. Пойдемте со мной: объединившись, мы, возможно, найдем тех, кого ищем.
— А вы кого ищете? Сына? — робко поинтересовался Филипп.
— Нет, сударь, мальчика, которого я, можно сказать, усыновил.
— И вы ему позволили пойти сюда?
— Он уже молодой человек: ему было лет восемнадцать-девятнадцать. Он волен был поступать по своему усмотрению, захотел пойти сюда, и я не мог ему запретить. К тому же никому и в голову не могло прийти, что здесь случится такая катастрофа… Ваша свеча догорает…
— Да, действительно…
— Идемте со мной, я буду вам светить.
— Благодарю, вы очень добры, но я боюсь быть вам обузой.
— Не бойтесь, я ведь тоже буду искать. Бедный мальчик всегда возвращался в определенное время, — продолжал старик, шагая по площади и улицам. — Но уже пробило одиннадцать, моя жена узнала от соседки про несчастье, случившееся на празднике. Я прождал еще два часа, надеясь, что он вернется, но, поскольку его все не было, решил, что будет низостью лечь спать, не узнав о его судьбе.
— Значит, идем к постройкам? — спросил Филипп.
— Да. Вы же сказали, что толпа должна была устремиться в ту сторону, и, вероятней всего, туда она и устремилась. С нею, наверно, и бежал бедный мой мальчик. Он был провинциал, совершенно не знающий ни здешних нравов, ни даже расположения улиц. Возможно, в этот вечер он впервые был на площади Людовика Пятнадцатого.
— Увы, моя сестра тоже провинциалка.
— Ужасная картина! — вздохнул старик, обходя груды трупов.
— И тем не менее именно здесь и надо искать, — сказал молодой человек, направляя свет фонаря на нагромождение мертвых тел.
— Мне страшно смотреть. Я простой человек, и зрелище стольких мертвецов вызывает во мне ужас, который я не в силах преодолеть.
— Я тоже испытывал такой же ужас, но сейчас немножко привык. Взгляните, вон юноша лет шестнадцати — восемнадцати, его задавили в толпе, потому что никаких ран у него я не вижу. Не тот ли это, кого вы разыскиваете?
Старик, преодолев себя, посветил фонарем.
— Нет, сударь, это точно не он. Мой выглядит моложе, у него черные волосы и бледное лицо.
— Увы, этой ночью они все бледны, — заметил Филипп.
— Взгляните, мы около Хранилища мебели, — сказал старик. — Посмотрите на эти следы борьбы. На стенах кровь, на прутьях и остриях решетки клочья одежды. Их тут прижали, и им некуда было деваться.
— Да, это было здесь, совершенно точно, здесь, — пробормотал Филипп.
— Сколько горя!
— Боже мой!
— Что такое?
— В куче трупов лоскут белой ткани. Моя сестра была в белом платье. Будьте добры, сударь, дайте мне ваш фонарь.
Действительно, Филипп заметил белый лоскут и схватил его. Но так как у него действовала одна рука, выпустил его, чтобы взять фонарь.
— В руке молодого человека обрывок от женского платья! — воскликнул он. — В таком же платье была Андреа. О, Андреа! Андреа!
И из груди его вырвалось отчаянное рыдание.
Старик подошел к нему.
— Это он! — вскричал старик, простирая к мертвецу руки.
Это восклицание заставило Филиппа приглядеться внимательней, и вдруг он удивленно воскликнул:
— Жильбер!
— Вы знали Жильбера, сударь?
— Вы разыскиваете Жильбера?
Оба эти вопроса прозвучали одновременно.
Старик схватил руку Жильбера, но она была холодна.
Филипп расстегнул на молодом человеке фуфайку, рубашку и положил руку на сердце.
— Бедняга Жильбер, — промолвил он.
— Мой мальчик, — вздохнул старик.
— Он дышит, он жив! Уверяю вас, он жив! — воскликнул Филипп.
— Это правда?
— Уверен. У него бьется сердце.
— Помогите! Помогите! — закричал старик. — Я видел, там есть хирург.
— Нам придется обойтись без него. Только что я просил у него помощи и получил отказ.
— Он должен заняться моим мальчиком! — упрямо настаивал старик. — Должен! Сударь, помогите мне донести Жильбера к нему.
— У меня только одна рука, сударь, но она к вашим услугам, — отвечал Филипп.
— Помогите! Помогите! — кричал старик.
— Сперва людей из народа!
— Только из народа, — подтвердил хирург, верный своему правилу, зная, что всякий раз, когда он произносит эти слова, окружающие отвечают ему ропотом восхищения.
— Человек, которого я принес, — из народа, — поспешно заверил старик, чувствуя тем не менее, что начинает проникаться общим восхищением, которое вызывала категоричность молодого хирурга у людей, окружающих его.
— Тогда после женщин, — заявил хирург. — Мужчины сильнее женщин и способны дольше выдерживать боль.
— Сударь, сделайте только кровопускание, простое кровопускание, — попросил старик.
— А, господин дворянин, вы опять здесь? — промолвил хирург, увидев Филиппа и не обратив внимания на старика.
Филипп промолчал. Старик, решив, что эти слова относятся к нему, запротестовал:
— Я — не дворянин, я из народа. Меня зовут Жан Жак Руссо.
Врач удивленно ахнул и с повелительным жестом крикнул:
— Пропустите естественного человека! Пропустите освободителя человечества! Пропустите гражданина Женевы!
— Спасибо, сударь, — поблагодарил Руссо, — спасибо.
— Вы пострадали, сударь? — спросил хирург.
— Нет, не я, а этот бедный юноша.
— О, вы тоже, как я, трудитесь на благо человечества! — вскричал хирург.
Руссо, взволнованный столь торжественным приемом, пробормотал что-то невразумительное.
Филипп, потрясенный тем, что оказался лицом к лицу с философом, которого боготворил, скромно держался в стороне.
Руссо помогли положить Жильбера, все еще не пришедшего в чувство, на стол.
И только теперь Руссо внимательней присмотрелся к тому, у кого просил помощи. То был молодой человек примерно того же возраста, что Жильбер, но ничто в нем не свидетельствовало о молодости. Лицо у него было желтоватое и увядшее, как у старика, дряблые веки прикрывали змеиные глаза, рот искривлен, словно у эпилептика во время припадка.
