Подбежавшие к тарану татарские воины, накинули на плечи широкие ремни, приподняли страшное оружие до уровня колен. Сделали несколько шагов к броду. И вот они уже перед воротами с левого крыла крепости раскачивают таран. В них не стреляли, но в запале боя татары не обратили на эту странность никакого внимания. Раз и раз! Казалось, еще один миг, и острый нос тарана ударит в неошкуренное бревно, пошатнет, заколеблет.
Но вдруг ворота резко распахнулись, и грянул залп десяти пищалей. Несколько человек упали замертво, еще несколько корчилось и стонало от ран, другие пытались высвободиться из ремней. С саблями и с топорами выбежало полтора десятка казаков. Несколько взмахов — и с татарами было покончено. Потом ворота так же быстро захлопнулись. Всё произошло настолько стремительно, что в штабе крымчан толком никто ничего не успел сообразить.
Так закончился первый день осады.
— Чёт, батька, слышь? Никак лес рубят? — Дядька Пахом, шатаясь от усталости, подошел к Кобелеву и шумно опустился на настил рядом.
— Слышу. — Атаман, опираясь спиной на стену забрала, сидел прижимая руку к левой части груди. — Плоты делают.
— Для чего ж?
— Завтра нагрузят на тя плоты сено, мох, хворост и пустят по реке.
— Подожгут, что ль?
— А то!.. Выкуривать нас будут. Плоты прижмут к самому частоколу. Если ветер с реки, то, считай, хана!
— Ишь ты, хитродумкие какие! И как тут с имя быть?
— Сейчас ложись, Пахом. Отдыхайте все. Э… подожди! Скажи всем, чтобы ложились, а мы с тобой тут трохи погутарим. Ты живой, аль как?
— Да есть еще заряду.
— Вот и ладно. Татары сегодня уже не пойдут.
— Пойду шумну, чтобы ложились. — Пахом запалил люльку и пошел по крепости.
— Савва! — позвал Кобелев монаха.
— Да, бать. — По черному от копоти и грязи лицу инока текли жирные ручьи ратного пота.
— Как пушки-то?
— Да еще б… Две еще сдюжат нараз, другие две вроде постреляют на три-четыре запала.
— Мне бы две пушечки на пруд оборотить. Слышь, лес трещит? Брод как раз супротив крепости. Я так думаю, они ночью на готовом плоту перекинут несколько бревен и пару лошадок, чтобы волоком до пруда дотащить. А потом с двух сторон плоты, груженные сеном и хворостом, дотолкают по воде до частокола и подожгут. Дыма большого не миновать. Вишь, как всё отсыревает?
— Понял тебя, Тимофей Степанович! Из дерева не успеть. А вот из кожи можно попробовать. Шкур, гляжу много. Я выберу че покрепче. Одну бы успеть. Да помощники мои с ног валятся.
— Попробуй с бабами поработать. Тебе лишние руки сейчас ой как нужны. А бабы они понятливые и крепкие, когда прижмет.
— Я сам о том подумал. А если пищальников оборотить на пруд?
— Да с пищальников здесь толк не большой.
— Да и татары не дураки, — подошел Пахом, дымя трубкой, — наверняка с поля атаку свою начнут, чтобы связать силы!
— Верно мыслишь, Пахом! — Кобелев приподнялся и сел повыше.
— Ты бы, батька, отдохнул! Зеленый весь! — Пахом присел на корточки.
— А вот тут и отдохну. На забрале. Атаману под крышу да в избу — всё равно что в гроб нынче.
— Так я пойду? — Инок встал во весь свой невероятный рост.
— Давай, Савва. Под березами на том свете отдохнем.
— Ты вот что, Пахом! — Атаман скрипнул от боли зубами.
— Сиди-сиди, Тимофеюшка!
— Как там Авдотья?
— С ранеными она.
— Я к раненым сегодня не пойду. Тяжело мне встать. А ребят поддержать бы…
— Не нужно. Там без тебя есть кому посидеть с ними. Может, бурку принесть? Да под голову чё?
— И то верно. Казаков кликну, принесут. А ты меня внимательно послушай. Видел я, что Джанибек отправил двести всадников на конях-тяжеловозах. Знаешь, зачем отправил? Я так думаю, что за янычарами до Воронежа.
— Ух ты, мать честная! У янычар мушкеты аглицкие! Подале наших-то бьют!
— Подале. Сорок верст туда и обратно им скакать. На крупах коней и привезут смертушку нашу. Ко вторым петухам точно здесь будут.
— Неужель янычары за татар пошли?
— Пошли, Пахом. Хоть у нашего государя с их султаном мир, но есть наемники. Султан глаза на то закрывает, когда янычары нанимаются к татарам. Оно и понятно. Ему ведь, шельме, от такого расклада только выгода сплошная.
— Хм. Псы смердячие! — Пахом выбил трубку и тут же достал из кисея новую щепоть табаку.
— Пойдут они, Пахоша, коротким путем через лес.
— Татары леса боятся!
— Есть такие, что черта не боятся. И проводники у них есть, чтобы через засеки водить.
— Я засеки все знаю. Неужто христопродавцы такие из наших есть?
— От того и позвал тебя. Под каленым-то железом не каждый совладать сможет. А коли еще твоих детишек жечь станут, так сам всё и укажешь, быстрее вороны полетишь.
— То ж верно!
— Задержать бы их, Пахоша! Найти самую узкую дорожку, по которой им всё одно идти, и задержать. Хоть на несколько часиков.
Старый Пахом от неожиданности так и сел рядом с атаманом. Рука с люлькой задрожала.
— Так ведь ежели они на двухсот конях да янычары на крупах, то, почитай, ихнего басурманства аж четыре сотни.
— Знаю. Казаки нужны храбрые. Такую силищу удержать не просто. Но за вас будет лес и ночь. Пойдут они от Воронежа еще затемно обратно. Да много казаков я тебе дать не смогу. Но с конями пойдешь, чтобы подале от нас их встретить, да еще затемно. Пахом, заставить не могу! — Кобелев уронил на грудь голову.
— А меня и заставлять не нужно. Ты есть атаман, вот и приказывай. — Пахом внешне приободрился, пытаясь проглотить горький, колючий ком в горле. Старый казак понимал, что атаман отправляет его на верную смерть.
— Благодарствую, Пахом.
— Только казачков, батька, я сам выберу. Молодежь не возьму. Им еще жить да жить. С серьгой тоже не возьму — такой закон. На верную смерть последнего ребенка из семьи не забирают.
— Ты делай как знаешь. Но времени у тебя в обрез. Не боле часа. Да и того много.
— А сделаю я так. Там есть два узких участка. Поставлю по десять человек на каждом.
— Стой, Пахом. Двадцать человек я тебе не дам. Не могу. Дюжину только. И две пищали.
— Батька, Христос с тобой!
— Ладно. Забирай четыре пищали. Коней бери шесть. Но бери крепких, не стесняйся. По двое скакать придется.
— Топоры нужны. Где бревно срубить, а где и татарску голову. В лесу топор сподручнее сабельки-то будет.
— Топоров дам сколь угодно. Мы из Излегощ привезли, да у Терентия все дворы хорошо отопорны. Где по три, где по пять.
— Хорошо мужики у Терентия живут.
