Над головой ясное голубое небо. Солнышко светит. А в глазах у Васьки темно, будто висят над ним чёрные-пречёрные тучи.
Страшная мысль не умещается в Васькиной голове: неужто прав Кузьма? Неужто предал он своего друга Иву, который его спас от богомазовых учеников и доверил великую тайну?
Вошёл в избу. Хорошо, никого нет. Прямо на печку, где не впервой отсиживался от всяких невзгод. Только на себя потянул занавеску — во дворе разговор.
Стукнула дверь — отец на пороге, за ним четверо мужиков. Ваське всё видно через дырочку в занавеске.
Неохота показываться людям на глаза. Подумал: «В сад надо было али ещё куда подальше. Теперь вот сиди дожидайся, пока все разойдутся».
— Одни ли будем, Терентий? — спросил Григорий, прозванный за драчливый нрав Петухом. — Разговор не для чужих ушей…
От таких слов у Васьки враз ушки на макушке.
Васькин отец успокоил:
— Жена ушла к сестре. Не вернётся до вечера. А Ваську, поди, с собаками не найдёшь. Птах ловит.
Нетерпеливый Григорий-Петух спросил:
— Скоро ли придёт воевода Болотников? Мочи нет терпеть притеснения монастырской братии.
— Верно, — согласно кивнул головой сосед Микита Григорьев, помощник на монастырской конюшне.
— Точно никому не ведомо. Однако, сами знаете, готовятся в монастыре к осаде. Должно, не зря.
Замер Васька на печке. Кажись, сердце остановилось.
Выходит, и тятька за воеводу Болотникова стоит?
Спросил белобрысый рябой Филипп, бондарь:
— Уж больно разное толкуют про того воеводу. Келаря Савву послушать, так, коли Болотников придёт, в живых никого не оставит.
Засмеялись другие мужики:
— Нашёл кого слушать!
Васькин отец объяснил:
— Простому человеку воевода Иван Исаевич — первый друг. — Потому что сам вышел из холопов и долю нашу вынес на своём горбу. Да что там, — закончил отец. — Вот человек, который более моего сведущ. Пусть расскажет.
Прильнул Васька к дырке в занавеске. Сидит в углу мужик небогато одетый, а как-то ладно. Коли и заплата на рубахе, так аккуратная. Волосы, видать, постным маслом помазаны — лежат гладко. Борода небольшая, ровно подстрижена. Глаз только не видать. Темно в углу.
Кашлянул мужик. Руку за пазуху. Достал лист бумаги. Негромким голосом:
— Грамота воеводы Ивана Исаевича.
Зашевелились мужики.
— Читай! — сказал нетерпеливо Григорий-Петух.
Принялся незнакомец читать грамоту воеводы. Тихо стало: мухи об оконце бьются — слышно.
Выходило из той грамоты: и вправду холопам, крестьянам и иному простому люду — лучшая жизнь.
Кончилась грамота.
Заспорили мужики. Как что понимать и что теперь делать надобно.
Григорий-Петух поскрёб бороду:
— А ведь, поди, есть и в монастыре на этот счёт знающие люди. Недаром толкуют, будто Макарий от воеводы за оружием шёл.
— Похоже на то, — подхватил Терентий, оружейных дел мастер. И себя вдруг по лбу хлопнул. — Эва, мужики, а ведь, может, приёмыш его, Ива, неспроста ходил ровно привязанный за мной в оружейные погреба?
Тут Григорий-Петух и скажи такое, отчего Ваську в душной избе разом холодным потом обдало:
— Твой-то малый, кажись, с Ивой дружен? Может, чего знает?
— Навряд, — усомнился Филипп.
— Отчего? — возразил Трофим. — Вполне возможно. С другом и поделиться мог. Особенно если нужда.
Тут пришла пора скрести бороду оружейному мастеру. Не верилось, что его несмышлёныш Васька посвящён в тайное и опасное дело.
Мается Васька на печке. Тоскливо на душе. Хоть волком вой или бейся головой об стенку. Не осталось у него сомнений: предал он Иву, старика Макария. Да не их одних. Многих тех, кто в монастыре стоит за Болотникова. Родного отца предал. Ненароком, да велико ли в том утешение?
Стукнула в сенях дверь. Притихли мужички. Вошёл монах, подозрительно на собравшихся поглядел, сказал Терентию:
— Келарь тебя кличет.
Разошлись мужики, не закончив разговор. Терентий негромко на ходу обронил:
— Сегодня, как стемнеет, опять у меня встретимся…
Не помнил Васька, как из горницы вышел, как очутился на улице.
Случается такое: бредёт иной человек в кромешной тьме, дальше своего носа ничего не видит. Ан надвинется гроза, сверкнёт белым огнём молния и осветит разом всё кругом. И увидит человек — сбился он с пути и идёт в сторону совсем другую, чем идти ему надобно, идёт прямёхонько к своей погибели.
И хоть бы один заплутался Васька, кабы один попал в беду… А то потянул за собой людей хороших, доверившихся ему.
Вспомнил отца — ведь и ему всё станет известно, — аж заскулил, словно побитый щенок.
Нет Ваське выхода.
Стиснул он зубы и, утирая рукавом слёзы, припустился к речке — топиться. Добежал до обрыва, поглядел вокруг на небо, деревья, избы… Жалко себя сделалось — не передать словами. Испугался, что передумать может, и в самый омут, где на дне били холодные ручьи и куда ни один самый отчаянный пловец не совался — бултых…
Глава 21. «Потонуть хочу…»
Лежит Ива на горячем песке, глядит в небо. А там облака. Одно на странника с клюкой похоже. Другое — ну чисто коровья морда. И рога торчат, и уши. Засмотрелся на корову — глянь, нет старика с клюкой, а вместо него молодая девка кому-то платком машет.
Чудны́е облака! Словно живые да заколдованные. То так, то этак обернутся.
Не успел подумать — нет коровьей морды. Выросла на её месте крепость белая-белая, и со всех стен её синие дымки — из пушек палят. Однако вскорости растаяла и крепость, и получилось не поймёшь что.
Перевернулся Ива на живот. Как славно всё получается! Упредит Васька Кузьму, и в пятницу, через три дня, стало быть, будет тот со своими людьми у монастырских ворот.
И тогда…
Затопали босые ноги наверху по косогору, над Ивиной головой. Иву разморило — лень крутить головой.
…И тогда откроются неслышно оружейные погреба…
Шлёпнулся кто-то в воду поодаль от Ивы, шагах в пятидесяти. Иве бы посмотреть, да ни рукой, ни ногой пошевелить неохота.
…Откроются неслышно оружейные погреба, и первым войдёт он, Ива. Да и кому другому — лучше всех знает он все ходы и каморы.
А в стороне, где шлёпнулся кто-то в воду, будто сдавленный крик повис.
Разом пришёл в себя Ива.
Там же омут! Ледяные родники на дне. Издали подплываешь — сводит всего судорогами.
Вскочил Ива.
И верно. Из омута то выплывет голова, то скроется.
— Вот беда-то… — пробормотал Ива и, как был, голышом, пустился вдоль берега.
Остановился против того места, где тонул человек, закричал:
— К берегу плыви! К берегу!
