Михаил Шевердин - Перешагни бездну

Но странно. Беседу повел не вождь вождей, а «ассириец». И говорил он совсем уже не загадочные, тревожные речи:

—  Жирный, неповоротливый язычник, пожиратель простокваши едет по горам. Ночь. Мороз. А вдруг лишения, опасности пресек­ли его жизненный путь? Но кому может понадобиться жизнь Нуп­гун Церена? Испортить отношения с Лхассой? Смерть этого тол­стяка не принесет никакой пользы. И на волосок она не сдвинет дела Тибетской империи или Бадахшана.

Вождь вождей процедил что-то насчет непредвиденных случай­ностей горных дорог. Он очень нервничал.

—  Несчастные тибетцы со своим Далай Ламой, не разобрав­шись в броде, сунулись в бурный поток,— продолжал Сахиб Дже­лял.— У Тибета нет ни средств, ни людей, чтобы думать о Бадахшане. И, естественно, Нупгун Церен не пожелал завязнуть в болоте хитроумной  политики.  Бедный, нищий  народ.  Руки  тибетцев от слабости даже ружья не держат, а их подталкивают: «Воюй!» И с кем? С очень сильной Красной Армией. Господин Нупгун Церен понял это своими заплывшими жиром мозгами. Он вспомнил, к чему приводят такие необдуманные шаги.

Пир Карам-шах отлично знал, о чем говорит Сахиб Джелял. Англичане проникли в Тибет лестью, подкупом, оружием. Все на­чалось с малых улыбок и богатых даров. Тибетцы и оглянуться не успели, как оказалось, что английские товары освобождены от пошлин и вся внешняя торговля захвачена английскими купцами. Английские коммерсанты проложили пути в Тибет, и вскоре ан­глийские солдаты маршировали по улицам Лхассы. Далай Ламе оставалось улыбаться, потому что у него мало было солдат. Сколь­ко бед и несчастий принесло британское вторжение нищему тибет­скому народу. Одних тибетцев убивали за то, что их подчинили китайцы. Других за то, что не помогали англичанам. И тем рубили головы, и другим. Сам духовный глава Далай Лама едва сумел бежать и вернулся к своему многострадальному народу лишь спустя год, чтобы присутствовать при кровавых междоусобицах. А дальше дела пошли ещё хуже. Воспользовались тем, что шла мировая война, и Британия под шумок прибрала Тибет к своим рукам. Тибетцы восстали и воевали камнями и палками против английских скорострельных винтовок и пулемётов.

—  Да и теперь в Тибете все перевернуто вверх ногами, — вдруг снова заговорил  Сахиб Джелял. — Идут междоусобицы  в Сикки­ме, в Цайдаме, на границе Кашгарии. О каких Бадахшанах может думать тибетский народ?

Вождь вождей уже раскрыл рот, чтобы отдать приказ своим гуркам готовиться ко сну, но смог помянуть лишь господина чёрта...

Даже если бы на крышу дворца обрушилась сегодня лавина, он так не удивился бы. Он даже не заметил, что ликование слов­но светом осветило темное, обычно невозмутимое лицо Сахиба Джеляла.

Шумно отряхивая с верблюжьего своего халата целые слои снега и ударив несколько раз по дверному косяку своей меховой шапкой, чтобы сколоть налипшие льдинки, через порог перешаг­нул Бадма, тибетский доктор. Щурясь на яркий свет костра, он приветствовал всех по-тибетски и, быстро пройдя по кошме, сел рядом с Пир Карам-шахом.

—  Лег-со!— воскликнул  он,  протянув    руку  к камину.— Бла­годарение добрым духам, мы-таки выбрались.

—  Опять снег идет! — закричал появившийся следом на пороге Молиар.— Опять буран. Аллах  велик!  Никогда  не видал  такого густого снега.

И он бухнулся с другой стороны вождя вождей, всем своим ви­дом показывая, как он рад, что наконец ощущает благодатное тепло.

— Едва-едва не застряли, — посмеиваясь, сказал, ничуть не смешавшийся под удивленным и очень мрачным взглядом вождя вождей Молиар. — Еще немного, и    мы нашли бы себе тесную удобную могилу там под снегом...  Отличную могилу, ибо наши бренные тела сохранились бы в холоде до весны, наподобие ба­раньих туш в подвалах бывшего дворца бывшего эмира бухар­ского Ситара-и-Махихассе, куда набивали лед, привезенный с Байсун-горы на четырехстах арбах. О высокочтимый вождь вож­дей, мы так рады, так счастливы видеть вас здесь живым и бла­годенствующим, вместе с вашими верными гурками. Пусть охота и неудачна, зато ваши тела и души в сохранности. Но не ругайте нашего их величество господина царя Мастуджа. Право слово, их светлость Гулам Шо имеет превосходный   нюх и глаз на горную дичь. Но тибетских архаров, их повадки и хитрости он еще не изу­чил. Простите его, что он упустил такого крупного, жирного зверя.

—  Что ты мелешь, господин бухарский торгаш? — процедил сквозь зубы вождь вождей.— Что ты... вы понимаете в охоте?

—  Господин Молиар никогда не охотится, — словно невзначай вмешался доктор Бадма. — Он думает, что охота пустое развлече­ние. Он забывает, что охота очень серьёзное и... неприятное дело для тех, на кого охотятся.

Точно на пружинах, вождь   вождей повернулся    к тибетскому доктору:

—  Что вы имеете в виду?

—  А то, — воскликнул, не дав доктору Бадме ответить, Моли­ар, — что и почтенного тибетского посла священного Далай Ламы, и нашего почтенного тибетского доктора Бадму, и нас, купца вто­рой гильдии Молиара на перевале Хунза    какие-то разбойники приняли за дичь! В нас стреляли! И очень усердно и много! И, я уверен, если бы уважаемый наш тибетский доктор не принял бы на себя начальствования, и не отдал бы команду тибетской нашей охране стрелять, и не стрелял бы сам с меткостью, достойной знаменитого охотника древности Нимврода, боже правый, разбой­ники перестреляли бы нас, точно каменных куропаток.

—  Кто стрелял? Хунза в имперских пределах...  а в империи не стреляют в послов.

Пир Карам-шах возмутился. Но при всем том в голосе его звучала неуверенность.

—  Не стреляют,  говорите! — Доктор  Бадма  смотрел  на  него испытующе.— И все же какие-то  люди открыли   стрельбу по по­сольству Далай Ламы. И эти какие-то имели головные уборы, по­хожие на тюрбаны, которые носят в Непале.

—  Тот,  кто берется утверждать такое... — мрачно проговорил Пир Карам-шах.

—  Лег-со! Я сказал: тюрбаны стрелявших очень похожи на те, которые носят вот они... — Тибетский доктор показал глазами на гурков, сидевших у очага ближе к дверям. И хоть говорил он громко, ни один из охранников  не шевельнулся, не повернулся к ним.

На лице Пир Карам-шаха читалось недоумение. Видимо, он считал пустой тратой времени отрицать столь чудовищный навет на своих верных гурков. Да и кто такой тибетский доктор, который осмеливается бросить на них тень. Он пожал плечами.

—  Мои гурки три дня    охотятся у подножия    Тирадж Мира, по крайней   мере в двадцати милях   от Хунзы — Брезгливый тон его говорил, что   он едва снисходит  до объяснений, — Возможно, вы встретили туземцев из Хунзы. В темноте на перевале они при­няли вашу группу за разбойников...