Женщина улыбнулась, медленно и долго, и притянула его к себе.
Нектанебо медленно выпрямился. Вот и ответ на его вопрос. Там, если он все правильно прочитал, был его царь: искорка жизни в чреве этой женщины — варварского, дикого создания, которая была, конечно, царицей. Ее царь был достаточно силен и полон мужества, но Нектанебо был магом, и он знал, что это не тот человек, которого он искал.
Варвары. Чужаки. Чужеземцы. Неужели он отвоевал свои земли у персов только для того, чтобы отдать их эллинам?
Нектанебо выпрямился во весь рост. Он знал, что даже в стране Кемет он невысок, а для всего остального мира — просто маленький человечек. Маленький, худой, коричневый человечек с искривленным малоподвижным плечом, с толстыми губами и широким носом эфиопа, но с длинными темными египетскими глазами, которые казались еще длиннее, подведенные колем. Он был гораздо сильнее, чем казался. Он был властелином Великого Дома, хозяином Двух Царств. Он победил Персию и освободил свой народ, он восстановил достоинство своих богов.
Нектанебо не встал на колени, как положено делать даже фараону перед лицом божества. Не было настроения. Была еще сила, но она уже начинала утекать.
— Почему? — спросил он пустоту.
Что-то прошелестело в ответ, но он не смог разобрать ни слова.
Нектанебо повернулся к креслу, стоявшему возле чаши, схватил то, что лежало там: крючковатый посох и цеп — знаки Великого Дома. Он высоко поднял их.
— Так что же, я последний? Великий Дом должен пасть? Неужели никто больше не станет Властелином Двух Царств, кроме царя чужого народа?
Молчание.
— Ответь мне!
Эхо его голоса замерло, не получив ответа.
Нектанебо опустился на пол. Пол был каменный, и его холод чувствовался сквозь тонкую льняную ткань одежды. Он уронил посох и цеп на колени.
— В конце концов, — прошептал он едва слышно, — в конце концов, если ты когда-нибудь любил меня, позволь мне узнать его имя.
Все замерло в тишине. Плечи его согнулись. Боги покинули его. Даже его сила ушла, утекла, как вода из разбитого кувшина. Он был просто человеком, смертным, и его сердце слышало приближение смерти.
Александр.
Это был шепот, почти неслышный. Может быть, шаги босых ног по камню, шелест одежды или шипение кошки, охотящейся за тенью.
Все мускулы его напряглись. Он весь обратился в слух.
Да. Да, он слышал это. Имя — чужое имя чужого царя, но это был его царь, его бог, его надежда.
Александр.
— Александр!
Море ревело, разбиваясь о скалы. Гораздо громче были голоса людей, звон бронзы и драгоценной стали, ржание коней, шум и смятение битвы, а над всем этим — имя, возносящееся к небесам.
Мериамон казалось, что с самого сотворения мира она все идет и идет. Когда-то у нее была лошадь, но персы отняли ее, и это было так давно, что она даже не помнила когда. Они могли бы взять и больше, но не смогли. Придет час, и они заплатят за все.
Она взошла на гребень последнего, самого крутого холма. Внизу простиралась битва — смешение людей и животных, крики и стоны, лязг металла о металл. Звуки эти напоминали рынок скота по соседству с кузницей. Но гуртовщиками были эллины — надо не забыть, что их называют македонцы, — и гнали они персов. Персия. Враг.
Под плащом что-то зашевелилось, стараясь выбраться из его складок. Показалась узкая рыжевато-коричневая головка, открылись глаза золотого цвета, раздалось единственное громкое «мр-р-р». Мериамон охнула — у Сехмет такие острые когти! Кошка спрыгнула на землю, недовольно шипя, встряхнулась с головы до хвоста и исчезла в кустах.
Мериамон плотнее запахнула плащ на оцарапанной груди. Ветер набросился на нее, хлопая по ногам грязным подолом. Она вся промокла от непривычной для нее воды, падавшей с неба, замерзла, как никогда в жизни, и вся горела внутри. Солнце, погружаясь в море, освободилось из плена облаков и бросило последний длинный луч на поле битвы. Блеснули пурпур и золото. Бог или человек, она не поняла — так ослепительно было это видение над грудами тел, среди возносящихся душ, запечатлевшееся в самом ее сердце. Она различила смутную тень, колеблющуюся и почти исчезающую под натиском огня, и вдруг с темной свирепой радостью поняла, что это царь персов. Все его телохранители пали в бою, враги наседали; он повернул свою сверкающую колесницу и бежал.
Рев преследовал его. Македонцы ринулись в погоню. Его люди, сохранившие верность даже в минуту такого потрясения, умирали, обороняя его трусливое бегство, а враги хохотали. Тот, кто предводительствовал ими — его доспехи сверкали даже в последнем свете дня, его коренастый небольшой черный конь приплясывал, фыркал и махал хвостом, — прокричал что-то высоким яростным голосом. И македонцы откликнулись:
— Александр!
Мериамон улыбнулась. Сехмет вернулась из своих странствий с надменным и весьма недовольным видом.
— Ну, тогда иди пешком, — сказала Мериамон, — если сидеть у меня за пазухой в тепле и с сухими лапками ниже твоего достоинства.
Кошка задрала хвост и отправилась вниз по склону, осторожно выбирая путь среди камней и грязи. Мериамон вздохнула, все еще улыбаясь, и последовала за ней. А за ними, прячась в тени женщины, последовала еще одна тень, тень странных очертаний, если они вообще у нее были.
Мериамон знала, что такое военный лагерь. Около одного такого она лишилась своей лошади. Этот был другим, люди в нем были шумнее, грязнее и гораздо бесстыднее, но мужчины есть мужчины, где бы они ни были. Мериамон плотнее закуталась в плащ и набросила на себя немного сумерек, чтобы жадный взгляд не различил изгибов ее тела. Македонцы — не персы, которые брали с собой на войну все свое домашнее хозяйство, слуг и подружек, как будто на придворную охоту. Она не опасалась, что ее заметят — женщину, чужеземку, а, может быть, и врага.
В этом лагере было тихо. Шум и ужас царили в другом, у персов. Некоторые из них еще сражались, многие бежали, а женщины, захваченные в шатрах, плакали и ругались. Даже сквозь шум битвы Мериамон слышала их крики.
Когда их цари делали посмешище из богов Египта, эти женщины смеялись и болтали. Они хвастались и кичились собой в Великом Доме Египта, они глупо улыбались, когда их мужчины называли себя повелителями Двух Царств. Теперь они узнают, что значит быть побежденными.
Мериамон снова стиснула зубы, так, что у нее заныла челюсть. Ненавистью можно упиваться, но одной ею не будешь сыт. А последний хлеб был съеден уже вчера.
Зато воды было предостаточно. Она поест позже, когда найдет то, за чем пришла. Вокруг начали появляться люди, их становилось все больше. Воины возвращались с поля битвы, раненые хромали или плелись, опираясь на копья, некоторых несли на щитах. Они сыпали проклятиями, перемежая их криками боли.
