— Захвачены и женщины Великого Царя, — сообщил человек, потерявший руку. Он отбросил свой щит, перетянул обрубок руки веревкой и продолжал сражаться, безумный, как все, кому кровь ударяет в голову. Теперь он был пьян — и от вина, и от шока; победа вскружила ему голову. Он оскалил зубы в улыбке; отличные зубы, заметила Мериамон. — Просто не верится! Они берут на войну своих жен. И любовниц. И всех своих рабов, и все свое отродье. И целую толпу евнухов.
Он уставился на Мериамон, запнулся и внезапно замолчал.
Мериамон чуть не рассмеялась: она забыла, что под плащом на ней штаны и рубашка — одежда персов, безобразно варварская, презренная, но теплая. Может быть, поэтому никто не узнал в ней женщину и не выгнал?
Бедняга залился краской. Как и тот, кем она сейчас занималась, с раной от меча во всю грудь, неглубокой, но сильно кровоточившей.
Мериамон закончила перевязку и хлопнула его по плечу.
— Ступай, — сказала она, — и смотри, чтобы грязь не попала. Приходи через пару дней, я дам тебе мазь, и все быстро заживет.
Он пробормотал слова благодарности и скрылся в темноте. Так поступали все, кто мог, оставались только совсем беспомощные, умирающие или те, кто был без сознания.
Никто не оставался без внимания. Во всем был порядок, ритм, выработанный долгой практикой, четкость, которая не удивляла: Мериамон видела, как умеет биться эта армия. Никакой магии, никакого пения гимнов, которые были древними еще тогда, когда боги были молоды, но для варваров они и так неплохо справлялись с делом.
Мериамон повернулась к выходу. Ей нужно было поесть и выспаться, да и Сехмет куда-то делась. Здесь слишком много шума и неприятных запахов для кошки. Слишком много и для женщины, особенно такой усталой, какой была она после долгого пути.
Что-то — может быть, то, как лежали тела, может быть, необходимость обойти толпу врачей, пытавшихся утихомирить мечущегося, кричащего раненого, — заставило ее пойти длинным путем и вернуться к тому месту, откуда она начала свою работу.
Гигант был без сознания, но его дыхание стало ровным и глубоким. Великан уже очнулся. Рядом с ним блеснули золотые кошачьи глаза. Сехмет зевнула, потянулась и принялась вылизывать хвост.
Каким-то образом македонец ухитрился помыться. Судя по бледности его губ, ему это было нелегко.
После всех мужчин, с которыми ей пришлось недавно возиться, он уже не казался таким огромным. Был невысок, но легок в кости, худощав и строен. Как большинство молодых воинов, которых она видела, он не носил бороды; щетина на щеках была цвета ячменной соломы, светлее волос. Его глаза, даже затуманенные болью, были светлыми, светло-серыми, как небо ранним-ранним утром. Мериамон удивилась: светлые глаза — цвета неба — не встречались в стране Кемет.
Он смотрел сердито.
— Я не могу встать, — сказал он, как будто она была виновата в том, что у него рука искалечена.
— И не надо, — ответила Мериамон, — кости могут сдвинуться.
— Но я должен встать, — настаивал он. — Я должен идти на свой пост.
— Ты никуда не должен идти отсюда.
Раненый сел, и лицо его посерело. Мериамон снова заставила его лечь, слегка задохнувшись: он был очень тяжел. И взбешен.
— Я же просто нес Аякса к врачам, ты не можешь держать меня здесь.
— Я и не держу, — сказала она. — Это твое тело держит тебя.
Здоровой рукой он схватил ее за одежду. Капли пота выступили у него на лбу, но он держал крепко.
— Выпусти меня отсюда!
— Это еще что? — раздался резкий голос позади Мериамон. — Что это такое, Николаос?! Отпусти мальчика!
— Мальчика? — Воин — Николаос — засмеялся, словно подавился. — Ты думаешь, это мальчик?
Мериамон взглянула через плечо. Она и раньше видела этого человека, он появлялся тут и там, отдавая необходимые распоряжения. Он был немолод, но и не стар; волосы тронуты сединой, борода коротко подстрижена. На нем была сильно испачканная, но дорогая одежда, и плащ, когда-то малиновый, но сильно выцветший. Нахмурившись, он глядел на Мериамон. Во взгляде его появился гнев.
— Это твои проделки, женщина?
Мериамон рванулась. Рука Николаоса упала. Она резким движением оправила одежду и задрала подбородок.
— Я пришла из Египта, — сказала она, — чтобы служить вашему царю. Похоже, сейчас эту службу лучше всего служить здесь. — Она помолчала. — Разве я плохо делала дело?
— Ты сказала, из Египта? — Помимо своей воли врач, казалось, заинтересовался. — Как же ты добралась? Кто послал тебя?
— Я шла пешком, — ответила она. — Эти люди привели меня сюда. Наверное, они подумали, что я служанка. Но я не служанка.
— Вот, значит, как, — протянул врач и потер подбородок. — Мы не сможем оставить тебя здесь.
— Почему?
— Разве это подходящее место для женщины?
Мериамон осмотрелась.
— Ну, здесь меньше крови, чем бывает при родах. И потише. Ты уже осмотрел того человека со сломанным запястьем? Я поставила запястье на место, но если бы мне кто-нибудь помогал, было бы больше уверенности, что все кости легли правильно.
— Так это сделала ты?! — Врач оглядел ее с головы до ног. — Но ты же не больше котенка!
Она тонко улыбнулась.
— Я сильнее, чем кажется.
— Ну ладно. — Врач снова потер подбородок. — Ладно. Если наши ребята не будут приставать к тебе, и если знаешь, что делаешь… Андроник болен, Тразикл, этот дурень, убежал с тем мальчишкой из Пергама… Ладно, нам понадобится твоя помощь. Египтянка, говоришь? Обучалась в храме?
— Я была певицей в храме Амона в Фивах.
Глаза его сузились. Она не выглядела особенно величественной или ужасной, она знала это, но она и не была похожа на эллинку.
— Я не думал, — сказал врач, — что бывают жрицы-целительницы.
— Их и не бывает, — ответила Мериамон. — Я странное исключение.
— И даже очень, — заметил грек, но он, казалось, успокоился. Просто женщина в его армии целителей — это невозможно. Женщина, которая была жрицей и, возможно, колдуньей — это ему казалось понятным. Это ставило ее вне обычного порядка вещей, но давало ей имя и место в его мире. Таковы эллины: им ничто не страшно, если только оно укладывается в привычные для них категории.
— Хорошо, — сказал он. — По крайней мере ты заработала себе постель на сегодняшнюю ночь, если только не возражаешь спать в палатке с учениками. А ты ела?
От этой мысли у нее закружилась голова. Мериамон с трудом заставила себя стоять прямо.
— Я… я не отказалась бы что-нибудь съесть.
— Это видно, — сказал врач. Он повысил голос: — Клеомен!
Тут же появился мальчик, тараща сонные глаза, но уже готовый действовать. Мериамон вспомнила его: он приносил ей все, что нужно, когда она лечила Николаоса. Ее восхитила тогда его дисциплинированность.
