Это был красивый статный молодой человек. Внешность его была отмечена сразу двумя характерными чертами: острым прямым носом весьма внушительных размеров и шапкой рыжих волос. Иные считали, что это обезображивает его внешность, другие, напротив, находили и шевелюру, и нос просто очаровательными. Кто из них прав, а кто нет — судить не мне. Гораздо важнее отметить, что подобные носы и волосы были отличительной чертой всех Эльфбергов и неизменно передавались из поколения в поколение.
Английское общество приняло принца чрезвычайно радушно, и он прожил тут несколько месяцев. Лишь в самом конце его пребывания случилась весьма странная история. Некий довольно известный дворянин вызвал принца на дуэль.
Надо заметить, что дворянин этот был известен не только своей родовитостью, но и, в не меньшей мере, красотой своей жены, которая, говорят, и стала причиной дуэли. Принц не отказался от вызова, чем укрепил уважение англичан к своей особе, — ведь он был гостем страны, наследником престола Руритании и вполне имел право отказаться от дуэли. Но принц дрался, был ранен, а затем посол Руритании, сочтя, что сановный гость и так наделал достаточно шума, поспешил отправить его на родину.
Дворянин во время дуэли не получил даже царапины, но все-таки пострадал куда больше принца. Утро их поединка выдалось сырым и холодным. Дворянин простудился настолько сильно, что так и не смог оправиться. Полгода спустя после отъезда принца он, не снизойдя до объяснений с женой, умер. Прошло еще два месяца, и вдова его благополучно родила наследника титула и состояния Бэрлсдонов.
К этому мне остается добавить совсем немного. Титул дворянина, так и не дождавшегося рождения наследника, полностью звучит так: Джеймс, пятый лорд Бэрлсдон, двадцать первый барон Рассендилл, пэр Англии и кавалер ордена Подвязки. Жена его была не кто иная, как графиня Амелия, чей портрет ныне красовался в нашей гостиной. И последнее: тому, кто не поленится осмотреть портретную галерею в Бэрлсдоне, среди портретов, писанных за последние полтораста лет, наверняка бросятся в глаза шесть. Дело в том, что субъекты, на них запечатленные, резко отличаются от прочих представителей старинного и славного рода длинными носами, шапками густых рыжих волос, а также голубыми глазами, в то время как у остальных Рассендиллов глаза по преимуществу карие.
Ну вот. Наконец-то я с этим разделался, и, признаться, очень рад. Родословные знатных семейств — тема чрезвычайно опасная. Готов присягнуть, что история любого именитого рода изобилует скандальными эпизодами. Ах, какое тут открывается поле деятельности для сплетников! Сколько всего они могут вписать между строк «Книги пэров»!
Впрочем, меня эти домыслы ничуть не трогают, и я был бы рад, если бы жена брата последовала моему примеру. Но, увы, ее-то как раз просто до бешенства доводит и моя рыжая шевелюра, и длинный нос, и вообще моя внешность. Она воспринимает ее как личное оскорбление. Правда, она, видимо, сама чувствует некую шаткость своей позиции. И, понимая, что меня, как и любого прочего смертного, невозможно винить за те, а не иные черты лица, она изо всех сил старается выискивать во мне мыслимые и немыслимые недостатки. По ее словам выходит, будто я веду совершенно никчемное существование, да и вообще даром копчу небо. В этом я с ней никогда не мог согласиться. Мне-то уж наверняка лучше известно, даром или нет я живу. Вот почему могу заявить с полной ответственностью: если Розе мое пребывание на земле и мой образ жизни не доставляет радости, то я, напротив, получаю и от того и от другого живейшее удовольствие.
Во-первых, я успел довольно многому научиться, и это само по себе доставляет мне огромное наслаждение. Сперва я учился в немецкой школе, затем — в немецком университете. Теперь я владею немецким столь же свободно, как и английским. С французским языком у меня тоже сложились вполне неплохие отношения. На итальянском я свободно болтаю. Несколько хуже обстоит дело с испанским, но и на нем я могу объясниться на улице и даже — в случае надобности — кого-нибудь обругать. Я никогда не отличался особенным изяществом в фехтовании, однако рапирой владею неплохо, да и стреляю достаточно метко. Верхом я могу ездить на любом животном, если только у него есть спина, и, наконец, смею заметить, несмотря на пламень моей шевелюры, я отличаюсь достаточным здравомыслием.
Конечно, многие, наверное, как и Роза, возмутятся, почему я не хочу посвятить свои знания и свой разум какому-нибудь достойному и полезному занятию. На это я могу возразить, что в равной мере не просил своих родителей наделять меня охотой к перемене мест и занятий, а также оставлять в наследство две тысячи фунтов годового дохода. Но судьбе было угодно, чтобы любезные родители наградили меня и тем, и другим, и тут уж ничего не поделаешь.
А теперь поспешим, дорогой читатель, вернуться в столовую Рассендиллов, где милейшая Роза — да благословит Господь ее простодушие! — обратилась ко мне с одной из тех речей, которые она обычно произносит на различных собраниях. Впрочем, Роза и дома говорит всегда так, словно выступает перед солидной аудиторией.
— Знаете, Рудольф, чем отличаетесь вы от своего брата? — риторически вопрошала она. — Ваш брат сознает, сколь серьезные обязательства перед обществом налагает высокое положение вашей семьи. Вы же извлекаете из этого положения одни преимущества.
— Милая Роза, — смиренно ответил я. — Ну как вы до сих пор не поймете: то, что люди попроще почитают за привилегии и удовольствия, люди нашего круга называют своими священными обязанностями. Мне кажется, это самая очаровательная уловка из всех, которые изобрели наши предки.
— Как вам не стыдно говорить такое! — гневно вскинув голову, укорила она меня. — Я знаю, какое лестное предложение вы получили от сэра Джекоба Борродейла.
— Ну нет! Благодарю покорно, — поспешил отмежеваться я от сэра Борродейла.
— Но всем известно: через полгода сэр Джекоб станет послом. Если бы вы согласились поехать с ним, он добился бы для вас должности атташе. Соглашайтесь, Рудольф, доставьте мне удовольствие.
Нельзя сказать, что я горел желанием посвятить ближайшие годы жизни общению с сэром Джекобом. Однако сердце не камень, и, видя, как моя прелестная родственница заламывает руки, самым отчаянным образом уговаривает и даже молит меня, я начал испытывать сильнейшие угрызения совести. К тому же я вдруг подумал, что должность, которую мне предложил сэр Джекоб, не столь плоха, как те, что сулили мне раньше. Собственно, мне предлагали за жалованье пожить в незнакомой стране, что, при склонности моей к путешествиям, показалось мне весьма заманчивым. Вот почему, предоставив Розе исчерпать поток красноречия, я соблаговолил сменить гнев на милость.
