– Я знаю только одно, что был уже день и рассвело.
– Отчего же вы не позвонили?
– Я думала, что мне просто душно.
– Да, – продолжал граф, смотря на жену пытливым взглядом. – Мне, право, кажется, что это было около пяти часов.
– Какое вы имеете к этому основание? – спросила графиня с самым невинным видом.
– О! В это время я уже встал, а так как моя комната, как вам известно, находится под вашей, то мне показалось, что я слышал шаги и затем падение тела…
– Почему же вы не вошли сюда? – спросила графиня, пытаясь улыбнуться, хотя она только что решила про себя: «Арман умер!»
– Я не осмелился… – возразил граф.
– А теперь вы осмелились!
– И притом меня ждали.
– Где?
Граф остановил испытующий взгляд на Маргарите.
– Честное слово, – сказал он с напускным добродушием, – я вижу, сударыня, что вы решительно все забыли.
– Ах, – с живостью перебила графиня, которой показалось, что настал подходящий момент рассеять ревнивые подозрения графа, – теперь я вспомнила, что должна была быть дуэль, эта несчастная дуэль.
И она притворилась слегка взволнованной, желая скрыть свое истинное, глубокое беспокойство, раздиравшее ей сердце.
– По этому-то делу меня и ждали, – ответил д'Асти, несколько разочарованный.
– Что же случилось? Ничего, не правда ли? Или какая-нибудь пустая царапина?
И, говоря это, Маргарита вся дрожала.
– Вы ошибаетесь, – сказал граф.
– Что же, он ранен?..
– И я также ошибся, графиня, – продолжал д'Асти, – я обвинял вас, подозревал, что вы любите этого молодого человека; я думал, что вы хотели наблюдать за ходом дуэли из вашего окна, и увидав, как он упал, лишились чувств.
Графиня была бледна как смерть, но все еще владела собою.
– Значит, – спросила она вполголоса, – он умер? Если бы граф ответил утвердительно, у нее, может быть, хватило бы силы до конца доиграть свою роль, изобразить скоропреходящую и спокойную печаль, которую люди испытывают при вести о смерти мало знакомых людей. Но граф расставил своей жене ловушку, ответив: «Нет, графиня, Арман не убит».
Графиня, сумевшая победить отчаяние, не опустив своей горделивой головы перед смертью, даже не сводя глаз с мужа, при вести, что любимый человек не погиб, потеряла рассудок и выдала себя при этой неожиданной радости.
– Жив! Он жив! – воскликнула она.
– Да, жив, – подтвердил граф.
– Жив! – повторила она в мучительном восторге. – И вы не сказали мне этого раньше, вы заставили меня ждать… Ах, граф, граф, что вы сделали со мною?
Она забыла, что этот человек был ее мужем, что она презирала его еще накануне, и схватила его за руку.
– О, вы не обманываете меня, не правда ли? Это правда?
– с мольбою спросила она.
– Графиня, – возразил граф с холодной злобой, – успокойтесь, человек, которого вы любите, останется жив!
И, засмеявшись подобно осужденному, потерявшему всякую надежду, он прибавил:
– Вы прекрасно владеете собою, графиня, но все-таки выдали тайну вашего сердца; я знаю теперь, отчего вы потеряли сознание. Прощайте!..
Он направился к двери, а графиня, окончательно уничтоженная, смотрела, как он удаляется, не находя ни жеста, ни слова, чтобы удержать его.
Между тем уже на пороге комнаты граф обернулся, запер полуоткрытую дверь и вернулся назад.
– Графиня д'Асти, – начал он с тем спокойствием, которое было в тысячу раз хуже его вчерашнего бешенства, – не уделите ли вы мне одну минуту, чтобы объясниться с вами? Клянусь, что наш разговор будет последним.
Графиня молчала.
– Вы видите, – продолжал граф, – что я иду на переговоры, прошу, когда мог бы… приказывать.
И граф, как господин положения, сел в кресло, стоявшее рядом с кроватью.
Графиня стояла по-прежнему неподвижная и безмолвная, устремив на своего супруга взгляд, полный оцепенения и ужаса.
– Сударыня, – сказал граф, – если вы позволите, я в нескольких словах объясню вам наши отношения. Я был развратный человек, без совести и веры, и я добился вашей руки подлым путем. Но настал день, когда я почувствовал раскаяние. Я захотел быть честным, любить женщину, которой я не был достоин, заслужить привязанность своего ребенка. Я любил вас до обожания, и если раскаяние исправляет, то Господь смягчился, видя, как я каюсь, так как я жестоко страдал… И что же? Вы, графиня, вы были безжалостны, вы навсегда закрыли для меня свое сердце, отказали мне в своем уважении, вы для меня явились принадлежащей к тому обществу людей, не знающих прощения, которые навеки отталкивают от себя раскаявшегося преступника, окончившего срок своего наказания, и вынуждают его вернуться обратно на путь преступления. Мы должны остаться и останемся чуждыми друг другу, раз вы сами пожелали этого; я буду глух к голосу своего сердца и совести, потому что вы не вняли моему раскаянию, но тот, кто молил, – теперь будет приказывать.
При этих словах неподвижно устремленные глаза графини д'Асти блеснули гордостью; презрительная улыбка скользнула по ее губам. Но она продолжала хранить молчание.
– Графиня, – продолжал граф, – вы носите мое имя и не имеете ни малейшего права запятнать его. По закону я ваш муж и могу убить вас, если вы нарушите свою обязанность!
Граф, не оборачиваясь, вышел из комнаты, даже не взглянув на оскорбленную им молодую женщину. Но не угрозы этого человека, к которому графиня не питала иного чувства, кроме ненависти и презрения, довели ее до такого состояния. Нет, она жестоко страдала в эту минуту и желала умереть потому, что любила Армана.
Разве эта любовь к Арману не была для нее падением в глазах человека, имя которого она носила? Выказать перед ним свою слабость было равносильно прощению ему его ошибок и даже преступления. Она любила покойного Гонтрана де Ласи и признавала за собою это право, потому что живые не могут ревновать к воспоминаниям и к покойникам. Эту любовь, которую она считала вечной, это почитание жертвы, основанное на ненависти к графу, она хотела сохранить в глубине своего сердца как самое ужасное наказание для графа д'Асти. Но Маргарита де Пон, полюбив Армана, то есть молодого человека, полного жизни, который через несколько дней должен был уже оправиться от своей раны, отчасти забыла Гонтрана де Ласи, а потому она не имела более права ненавидеть его убийцу, и, следовательно, этот человек получил в свою очередь право унизить ее, напомнив ей о чести своего имени, которое она носила.
Несколько часов несчастная женщина была погружена в эти тяжелые размышления. Но достаточно было войти ее ребенку, который обвил ее шею своими ручонками, чтобы она отвлеклась от своих мрачных дум. Госпожа д'Асти взяла перо и написала своему мужу письмо следующего содержания:
