Когда Мериамон шла на базар, настроение у нее было вполне безоблачным, но омрачилось почти до бури к тому моменту, когда она вышла от золотых дел мастера. Тот был египтянином и предложил ей пива, которое варила его жена. Тонкие черты его темного лица, тонкий вкус его темного пива пробудили в ее сердце острую тоску по родине. Ей очень не хотелось уходить от него, но еще хуже было бы остаться и думать, что судьба связала ее с варварами.
Она уже не вернулась на базар, а отправилась прямо в лагерь за городскими стенами, в палатку врачей. В лазарете уже не оставалось раненых: последние, самые тяжелые, или умерли, или достаточно оправились, чтобы его покинуть. Были только несколько человек, подхвативших заразу, гулявшую в окрестностях, пара симулянтов, которых пользовали всяческими ужасными, но вполне безвредными снадобьями, конюх, которого лягнула лошадь, и слуга, обварившийся на кухне. Здесь ей нечего было делать. Можно было бы сходить на базар за лекарственными растениями и снадобьями, но ей не хотелось возвращаться туда. Вместо этого она пошла к себе в шатер, чтобы там поразмыслить и успокоиться.
Но в шатре была Таис с Птолемеем и целой армией поклонников. Они не могли даже дождаться подобающего часа, а может быть, они вообще не расходились со вчерашнего дня? Кто-то приволок бочонок с яблоками, а кто-то сказал, что Александр придет, как только покончит с делами в шатре Великого Царя, потому что Александр обожает яблоки.
— Помнишь, как мы плавали на лодках по реке — Киднос, что ли? И у нас была яблочная война, лодка Александра против лодки Неарха, и Александр победил благодаря последнему огрызку.
Сам Неарх, узкобедрый критянин, с длинными кудрями и умными глазами, смеялся вместе со всеми.
— Прямо в сердце, сразил меня наповал! Замечательное было морское сражение!
Мериамон было не до смеха. Ее охватило такое же уныние, как Нико в его худшие времена, и вроде бы без всякой причины. Она убежала, воспользовавшись их весельем, куда глаза глядят, лишь бы было тихо.
Мериамон пошла к коновязям, которые находились в конце лагеря. Эллины считали пределом унижения ездить на мерине или на кобыле. Их жеребцы были настоящие звери, и их крепко привязывали за недоуздки подальше от захваченных персидских кобыл. Конское ржание, в отличие от людского шума, даже успокаивало. Большинство коней были очень чутки и стояли, навострив уши, ожидая, чтобы их приласкали.
Конь Александра имел отдельную палатку и целую армию слуг, как царь, и, как царь, он правил ими милостиво и строго. У него была и охрана: царские стражники, сменяясь, несли здесь службу, как при Александре.
Двое стражников не возражали, когда Мериамон прошла мимо них к стойлу жеребца. Может быть, на них подействовал вид Нико в плаще царского друга, который им еще надо было заслужить. А может быть, им захотелось немного развлечься. Один из них даже осмелился улыбнуться Мериамон, и она слегка улыбнулась в ответ.
Царский конь был тоже привязан, но не за недоуздок, а на длинном поводе, позволявшем ему почти свободно бродить вокруг. По сравнению с персидскими стройными красавцами, в нем не было ничего замечательного: невысокий, с тяжелой шеей и горбатой мордой. Но даже стреноженный, он двигался превосходно, а глаз, который он скосил на Мериамон, был ясным и озорным.
Она почтительно приблизилась к нему. Конь смотрел, насторожив уши, ноздри его раздувались, чтобы уловить запах. Она увидела на его плече тавро — голову быка, от которой он получил свое имя.
— Буцефал, — сказала она. Конь фыркнул. Мериамон улыбнулась и подошла достаточно близко, чтобы потрогать его. Она положила руку ему на шею, погладила бархатистую морду. Конь деликатно лизнул ее ладонь, как будто стараясь опровергнуть сказки о нраве боевых коней, которые ей приходилось слышать.
Конь был уже не молод: над глазами глубокие впадины, кожа плотно прилегает к черепу. Но он двигался, как молодой, косил глазом, как молодой, словно говоря, что он ведет себя так спокойно только из вежливости, но что он царь и поступает так, как пожелает. Буцефал был почти ровесником царю и ей самой.
Ее тень почувствовала в нем силу, ведь он был частью Александра, частью легенды, которая создавалась с самого момента рождения царя. Царь все еще сражался на нем в бою, все еще предпочитал его молодым и красивым коням, потому что это был Буцефал.
Конь поднял голову и заржал. Мериамон заткнула уши. Он замотал головой и пошел боком, пофыркивая.
Кобылы. Входили новые кобылы, со слугами и конюхами, на каждой персидская попона. Тень Мериамон напряглась: она почувствовала запах раскаленного железа, — запах персидской магии. Маги ставят охрану, но что они охраняют? Одни боги знают, что они делают за стенами, так близко от царя. Мериамон торопливо попрощалась с Буцефалом. Ее тень рвалась вперед, ее нужно было освободить. Мериамон бросилась бежать, а тень расправила крылья и полетела.
Маленькое гибкое существо в персидской одежде могло проникнуть туда, куда не прошли бы ни женщина, ни македонский воин. Прямо сквозь толпу, собравшуюся поглядеть на въезд персидского посольства, под руками и копьями стражи, охранявшей царя, сидевшего под балдахином Великого Царя на резном золоченом кресле, принадлежавшем Дарию. Александра предупредили, и он воспользовался своим преимуществом. На нем была золотая кираса и тяжелая золотая перевязь. Концы пурпурной ленты вились под легким ветерком, но сам царь сидел неподвижно.
Мериамон остановилась во внутреннем ряду зрителей, между здоровенным македонцем и стройным нервным персом. Самый высокий из персов стоял перед царем — стоял прямо; понимает ли Александр, какое это оскорбление?
Ей не нужны были глаза, чтобы увидеть магов. Их было трое, в белом с головы до пят, один с седой бородой, двое других помоложе, наверное, его сыновья.
Они не почувствовали ее присутствия. Она была для них просто тенью, ее сила была за пределами их силы, и, может быть, их боги не говорили с ее богами. Они провозгласили одну и единственную Истину, которая сослужила им плохую службу в стране Кемет.
Ветер гудел в золототканом балдахине. Под ним царило молчание, а затем раздался ясный спокойный голос Александра:
— Значит, Дарий направил мне послание. Что же это за послание?
Один из послов в сверкающей одежде согнул палец. Другой достал свиток, увешанный печатями, стучащими друг о друга. Третий подал его, кланяясь, царскому переводчику.
Этот почтенный чиновник не потрудился сломать печати собственноручно. Со всяческими церемониями это сделал другой.
— Написано по-гречески, — сказал переводчик. Александра, казалось, все это развлекало.
