Когда Скансио начал мстительно заносить бледный кулачок над плюющимся письменным прибором, его преосвященство, отодвинув шторку на окне, выглянул наружу. Шагах в пятистах от дороги он увидел очередной колодец с вознесенным вверх ведром.
– Стой! – скомандовал он.
Тут же явился начальник стражи.
– Поезжайте к тому колодцу, и если там есть кто-нибудь, приведите. Одного пастуха, овец его сюда приглашать не надо, капитан.
Кардинал уже успел составить себе весьма нелестное представление об умственных способностях своих спутников, поэтому последнее замечание не содержало в себе никакой иронии, он и в самом деле опасался, что запыленный капитан захочет представить ему и стадо, если обнаружит его.
– Дорогой мой Скансио, вы решили сделаться мавром?
Физиономия секретаря была старательно перепачкана – следствие попыток как следует ее оттереть от расплескавшихся чернил.
– Ах, ваше преосвященство, жестоки ваши шутки! Вы же знаете, меня пытались обвинить, что мои родители состояли в связи с этими предателями веры морисками.
– А разве нет?
Было видно, как побледнел секретарь сквозь густые чернильные румяна.
– Жестокие, клянусь, очень жестокие шутки. Знаете, где мне задавали такие вопросы?
– Знаю. Их вам задавали в пыточной камере. И знаю кто. Отцы инквизиторы. И знаю, что они при этом делали.
Скансио опустил голову.
– Они показывали вам орудия пытки и объясняли, как действует каждое из них. Верно?
– Верно, ваше преосвященство,– прошептал секретарь, не поднимая головы. Он изо всех сил старался понять, отчего это вдруг кардинал взял такой воистину инквизиторский тон по отношению к нему, человеку многажды раз проверенному, человеку преданному искренне и навсегда. Может быть, он позволил себе что-нибудь лишнее, сократил дистанцию? Святая Мария, неужели?! Нет, его преосвященство любит, чтобы с ним общались живо, по-человечески, как он говорит. Разумеется, только в отсутствие посторонних глаз. Господи, откуда в этой пустыне им взяться?! Тогда остается только одно объяснение – усталость и жара.
– А знаете, почему вас так и не стали пытать?
– Нет, ваше преосвященство, я…
Скансио не успел докончить свою мысль, послышался стук копыт.
Кардинал выглянул в окно.
Офицер был в замешательстве.
– Что, там никого нет?
– Это не колодец, ваше преосвященство.
– А что?
– Это виселица.
Кардинал задернул занавеску и откинулся на сиденье. Углы рта надменно обвисли, глаза мстительно прищурились. Скансио внутренне вздрогнул, он догадывался, кому будет мстить за свою неудачу его преосвященство, считающее себя Совершенством,
За завеской вновь зазвучал голос капитана:
– Но к нам приближается какой-то всадник.
– Всадник! – крикнул Скансио почти радостным голосом.—Так расспросите его немедленно, как нам добраться до этого треклятого Артубо. И больше не беспокойте его преосвященство такими пустяками. Видите ли, он, капитан гвардии, не может отличить колодец от виселицы!
К хижине отца Хавьера не вела ни одна дорога, поэтому кардиналу пришлось оставить повозку. Передвижение верхом ему в силу возраста было недоступно. Пришлось идти пешком. Его преосвященство был готов к тому, что это путешествие вынудит его снести определенное количество унижений. Он даже прикинул в уме, сколько именно их будет и примерно каких. Но он не мог предположить, что ему придется тащиться пешком через колючие заросли в сопровождении отворачивающихся от стыда офицеров своей гвардии.
Он чуть было не вспылил. Несколько слоев красных и бледных пятен легло на горделивое лицо. Но, слава Богу, не только чувства кипели в родовитой душе, но и мысли в умной голове. Что, в сущности, есть эта унизительная прогулка в сравнении с тем унижением, которым можно было бы считать решение ехать сюда, в дебри Андалусии? Но как учат отцы церкви, иногда именно в самоуничижении первый шаг к спасению.
– Дайте мне вашу булавку, Скансио.
Секретарь охотно и быстро отстегнул большую голландскую булавку, украшенную потускневшими мелкими камушками, последнюю память о почившей матушке, и протянул кардиналу.
– Поднимите мне полы сутаны и заверните кверху. Его преосвященство собственноручно закрепил секретарской булавкой сие изменение в своем туалете.
– Идемте!
Дом отца Хавьера был сложен из больших, грубо обтесанных камней, вход ничем не загорожен, на крыше росла сорная трава, к внешней стене был прислонен крест, вырубленный из ноздреватого местного песчаника. У подножия его стояла широкая глиняная чаша, такие в доминиканских монастырях используют для принятия подношений.
Если честно, жилище это производило впечатление необитаемого. И его преосвященство, и вся его свита стояли некоторое время, не смея произнести ни звука. Тяжелая темнота внутри дома казалась им небезопасной. Хотя чего было опасаться десятку хорошо вооруженных гвардейцев в этом скудно обитаемом месте?
Этот праздник почтительной осторожности мог бы продлиться Бог весть сколько, когда бы не петух. Он появился неведомо откуда на крыше жилища над самым входом и издал непонятного свойства звук. Звук мало походил на утреннее голосистое пение, но был тем не менее достаточно громок.
Внутри строения раздалось старческое ворчание, зашаркали подошвы, и на пороге появился невысокий, почти лысый кривоногий старичок. Он подслеповато прищурился и начал вытирать руки о кожаный фартук.
Кардинал выпучил свои много повидавшие на свете глаза. Его трудно было удивить, но тут он удивился. Не может же быть, чтобы отец Хавьер, непреклонный, гордый, высокий, худощавый отец Хавьер, превратился в это пузатое подслеповатое чучело! Затворническая жизнь тяжела, но не до такой же степени! И не может же он, дон Хименес де Сиснерос, обратиться с какими бы то ни было просьбами к этому… существу!
– Это мой слуга Педро!
Его преосвященство обернулся настолько стремительно, что разогнулась голландская булавка и полы сутаны упали вниз.
– Я наблюдаю за вами с того момента, как вы приблизились к моему жилищу.
– Отчего же вы, святой отец, не подали голос?
Кардинал узнал бывшего королевского духовника и неожиданно проникся к нему чувством, похожим на благодарность, за то, что он не лыс и не подслеповат.
– Я пытался по вашему поведению определить цель вашего появления.
Его преосвященство улыбнулся:
– И что же, определили?
Отец Хавьер спокойно ответил:
– Да.
Тут уж заулыбались все: и секретарь, и начальник охраны, и простые солдаты.
– Что же вы ответите на ту просьбу, которую мы смиренно решаемся положить к вашим ногам?
