Теперь вздохнул отшельник:
– И вы желаете, чтобы я принялся за это, чтобы я подвел его величество к пониманию того, что теперь абсолютно ясно для вас и подобных вам?
– Вы сказали это лучше, чем мог бы сказать я.
Отец Хавьер усмехнулся:
– Вы льстите мне, стало быть, дела ваши слишком плохи.
Кардинал положил себе не обижаться ни на какие замечания старика, но последние слова его все же задели.
– Должен вам заметить, святой отец, что мои личные дела устроены как нельзя лучше, но я не имею права забывать, что нахожусь на службе не у своих личных интересов, но у испанской короны!
– Речь правильная, но ненужная. Умный корыстолюбец искал бы скорее встречи не со мной, но с Харуджем. Ведь я, ваше преосвященство, буду тратить золото, а не добывать, как он.
– Я понимаю это,– твердо, но без энтузиазма сказал кардинал.
– И его уйдет тем больше, чем менее организована голова нашего нового монарха.
– Что вы имеете в виду, святой отец?
– Например, охоту.
– Охоту?
– Это одна из сильнейших страстей, и, чтобы отвлечь его величество от увлечения ею и направить в сторону размышления над предметами существенными, необходимы многочисленные и яркие доказательства сверхъестественного коварства и непостижимой ловкости нашего краснобородого врага. Не всегда эти доказательства мы сможем добыть бесплатно, например с помощью пыток. Кое за что придется платить.
– О золоте можете не беспокоиться,– вновь подтвердил кардинал и вновь весьма сухим тоном.
– Есть и еще один важный пункт – люди.
Его преосвященство усмехнулся и позволил себе немного пошутить:
– Людей у нас больше, чем золота.
– Подойдет человек не всякий. Мало того, чтобы он был тверд в вере и предан королю и вам.
– Мало?!
– Да. Нужно, чтобы он был способен к самостоятельному размышлению, а это, как вы сами догадываетесь, часто несовместимо со слепой преданностью.
Кардинал впал в состояние неприятной задумчивости, казалось, уже решенное дело начинало обрастать новыми, замысловатыми обстоятельствами.
– Я понял, вам нужны разумные фанатики.
– Вот именно, ваше преосвященство. Но, насколько я знаю, ни в одном учебном заведении нашего королевства таких людей не готовят.
– Успокойтесь, святой отец, я придумал, как нам выйти из этого положения.
– Любопытно, как вы это сделаете, мне оно кажется безвыходным.
– Я дам вам сколько угодно фанатиков, а вы выберете из них столько неглупых людей, сколько вам нужно.
Отца Хавьера, видимо, заинтересовало это предложение, потому что он ничего не ответил, не отказался. Он так тихо лежал в своем углу, что гостю даже показалось – старик спит. При всем уважении к этому человеку, кардинал не мог безропотно ждать сколь угодно долго. Он кашлянул, попробовал чихнуть, свалил со стола на пол оловянную миску.
– Что с вами, ваше преосвященство, у вас внезапно началась лихорадка?
Кардинал нервно хмыкнул.
– Нет, просто я никак не дождусь вашего окончательного ответа: вы беретесь за это дело?
– А разве я вам еще не ответил?
– Мне показалось, что вы в общем-то согласны, но…
– При чем здесь «но»? Я уже послал Педро в Мадрид.
– Вы послали его мыть посуду.
– Что ему помешает по дороге в Мадрид вымыть посуду?
Кардинал покашлял:
– В общем, конечно.
– Он подыщет нам подходящее жилище.
– Вы могли бы поселиться в моем дворце.
– Ваш дворец нам вряд ли подойдет.
Отец Хавьер внезапно сел на своем соломенном ложе, и кардинал увидел, как светятся в полутьме его глаза. Любая кошка могла бы ему позавидовать.
Глава пятая
ПИРАТ И СУЛТАН
Повелитель Востока, гроза христиан и своего гарема султан Селим Явуз[28] уснул в хрустальной беседке своего сераля. Благоуханный ветерок едва заметно колебал кисейную занавесь, с цветков кипрского жасмина беззвучно опадали розоватые лепестки, все многочисленные жители дворца наслаждений передвигались на цыпочках по тропинкам между бесчисленными розовыми кустами, В опоясывающей центральный цветник колоннаде томились жидкобородые евнухи в розовых чалмах и с непомерно длинными аметистовыми четками в сухих суетливых пальцах.
Сон господина – закон для его подданных.
Где-то в таинственных глубинах сераля ударил фонтанчик серебристого смеха и тут же угас, задавленный испуганным шиканьем, донесшимся со всех сторон.
Султану снилось что-то приятное, о чем свидетельствовала мягкая, бесконечно длящаяся улыбка на его большом, одутловатом черноусом лице. И почему бы Селиму не порадоваться жизни? Анатолийские мятежники были усмирены, болгары прислали дань, любимая жена благополучно разрешилась от бремени. Пусть она подарила повелителю не мальчика, пусть. У него и без того хватало нотомков, не менее четырех десятков было рождено им, и это только от жен. Дети наложниц были не в счет.
Селим пошевелился, золотая чалма немного сползла с шишковатой головы, а потом и вообще скатилась с подушки на белую верблюжью кошму, которой был выстлан павильон.
Никто не посмел подойти и поправить это нарушение в гардеробе, хотя по крайней мере четыре человека заметили его. Во-первых, Салах, главный евнух сераля, он стоял возле ствола молодой магнолии шагах в десяти от павильона: у него было известие, заслуживающее того, чтобы быть представленным драгоценному слуху, но не настолько важное, чтобы вырывать обладателя этого слуха из объятий столь глубокого наслаждения, как сон. Во-вторых, Рахим, телохранитель правителя. Квадратный человек в черном халате и красной повязке на голове. Руки на рукоятях кинжалов, заткнутых за пояс. Он сопровождал Селима с детских лет и был, по-видимому, единственным человеком, которому султан доверял всецело. Доверие это он завоевал в основном тем, что никогда ничего у своего повелителя не просил. Менялись визири, главнокомандующие, капудан-паши, менялись жены, и только молчаливый Рахим был всегда рядом. Он был настолько неразговорчив, что некоторые, особенно те, кто попал в сераль недавно, считали его немым. Ему было все равно, кем его считают. Селим чувствовал себя увереннее, когда Рахим был рядом. Даже снимая покровы с очередной юной прелестницы, он предпочитал, чтобы верный телохранитель находился у него за спиной. Мало ли что там может оказаться под одеждой у женщины. Впрочем, об этой особенности султанского нрава все обитатели гарема были осведомлены, и никто не видел в ней ничего особенного.
Третьим свидетелем обнажения чела повелителя полумира была некая Тивила, остроглазая, чуть тонкогубая сирийка, отличавшаяся невероятной разговорчивостью, но при этом не считавшаяся болтливой. В последнее время султан Селим дневные часы предпочитал проводить в ее обществе. Собственно женские ее достоинства были отнюдь не чрезвычайны, но живой ум и быстрый язык забавляли сонного, после баранины с делийскими специями, султана. Итак, болтушка лежала рядом и терпеливо молчала.
