Каждый из них сорвал ветку дерева, подобную тем, на которых беглые негры принесли Поля и Виргинию домой[32], и в окружении полыхающего кортежа путешественники проследовали на дорогу в Порт-Луи.
Редкое зрелище сравнится живописностью с живым огненным ручьем, который постепенно выхватывает из ночной темноты чудесные картины. Каждый раз появлялся новый пейзаж: равнина, пестрящая гигантскими скоплениями деревьев, гора, которая преграждала путь, — вершину ее венчало сиянием созвездие Южного Креста… — и когда она наконец отступала, за нею виделось бесконечное море, в неподвижном зеркале которого отражалась луна и серебрила поверхность. Факелы вспугивали всевозможную дичь — зайцев, оленей, кабанов, на пути кортежа на все голоса раздавались звериные крики, а низкий гул огня заглушал животных. Но те, спасаясь от преследователей, принимали факелы на свой счет, ручей огня растягивался в погоне за очередной напуганной жертвой, а затем, когда она исчезала, все огни собирались и занимали место в начале процессии. Но самой занятной частью марша стал проход через лагерь малабарцев. Остров Франции, место встречи всех индийских народов, не мог обойтись без народа малабар. Эти изгнанники с берегов Индии, омываемых Оманским морем, объединились и образовали предместье, где жили меж своих и, к слову сказать, меж своих же умирали. Свет горел лишь кое-где, но все двери и окна отворялись, когда мимо следовали путешественники, и на улицу выглядывали смуглые лица прекрасных женщин с огромными черными глазами, шелковыми волосами. Все они носили длинные рубашки из холста или батиста, золотые или серебряные браслеты, кольца украшали даже пальцы ног. Правильными чертами лиц они походили на романских или греческих женщин, а длинные белые рубашки напоминали столы.
Из лагеря малабарцев путешественники вернулись на Парижскую улицу, с Парижской улицы прошли на улицу Правительства, где хозяин «Отеля иностранцев» с почетом встретил постояльцев в шаге от двери.
Девушки нуждались в отдыхе, поскольку мерный и медленный бег паланкина утомляет непривычных к такому виду передвижения. Элен и Жанна поспешили распрощаться с Рене, поблагодарив за прекрасный день. Как только они поднялись в комнату, на лицо Элен, которое немного прояснилось на прогулке, вернулась обычная грусть, и, повернувшись к сестре, она сказала скорее печально, чем в порицание:
— Жанна, полагаю, пришло время помолиться за отца.
Слезы блеснули на глазах Жанны, и она бросилась в объятия сестры. Затем девушка преклонила колени перед кроватью, перекрестилась и прошептала:
— Отец мой, простите меня!
Почему она сказала так?
Без сомнения, некие новые чувства зародились в ее сердце и свежими впечатлениями приглушили воспоминания об отце.
LXII
«НЬЮ-ЙОРКСКИЙ СКОРОХОД»
Следующим утром ни свет ни заря Рене навестил Сюркуфа, который уже проснулся, но пока не вставал.
— А, дорогой Рене, — сказал капитан, приветствуя юношу, — вы пригласили нас отобедать на природе и, словно набоб, устроили великолепный праздник. Я принял приглашение, но предупреждаю, что мы с Бликом решили разделить с вами расходы на прогулку.
— Дорогой капитан, — отвечал Рене, — я как раз пришел просить об услуге, которая доставит мне удовольствие.
— Говорите, мой дорогой Рене, в случае, если это не окажется совершенно невозможным, я даю согласие наперед.
— Я хотел бы, чтобы под любым предлогом вы послали меня изучить берег Пегу. Вы будете на острове Франции или в окрестностях несколько месяцев, дайте мне шесть недель отпуска, а я найду вас повсюду, где бы вы ни были.
— Понятно, — улыбнулся Сюркуф. — Я назначил вас опекуном двух прелестных созданий, которых мы невольно лишили отца, и вы желаете до конца исполнить обязанности.
— Истинно так, господин Сюркуф. Правда, вы думаете больше, чем говорите, но скажу вам, что в путешествие меня толкает отнюдь не влюбленность, и я принял решение просить вашего разрешения, капитан, тогда, когда покупал у работорговца шлюп. Я не знаю, что станется со мной, но не хочу, побывав так близко у берегов Индии, уехать, не поохотившись на тигра или слона. В таком приключении остро чувствуешь жизнь, когда стоишь перед лицом смерти. Ради такого случая я сопровождаю домой двух юных сирот, причину участия к которым не раскрою никому. Вы говорите о любви, дорогой капитан, но мне нет двадцати шести, а мое сердце уже мертво, словно мне восемьдесят. Я обречен убивать время, мой дорогой Сюркуф. Что ж, раз так, я намерен убивать его необычным способом. Я хочу наполнить сердце, мертвое для любви, другими чувствами: не препятствуйте мне найти их. Отпустите меня, и я вернусь не позднее, чем через два месяца.
— Но как вы думаете плыть? — спросил Сюркуф. — Неужели на той утлой посудине?
— Вот почему, — ответил Рене, — и вы видели это, — я купил шлюп как американец и перекупил все бумаги, которые подтверждают национальность корабля. Я говорю по-английски так, что все англичане и американцы мира будут спорить, из Лондона я родом или из Нью-Йорка. Американцы ни с кем не воюют. Я поплыву под американским флагом. Меня пропустят, а если и остановят, я предъявлю свидетельства и удалюсь. Что вы на это скажете?
— Но вы ведь не посадите ваших прекрасных пассажирок на судно для перевозки негров?
— Мой дорогой капитан, через пятнадцать дней вы не узнаете «Нью-Йоркский скороход». Снаружи он останется прежним, мы положим слой краски, только и всего. Но внутри, при помощи прекрасной древесины и пышных тканей, которые я видел вчера, мы превратим интерьер в бонбоньерку. Если только вы дадите мне отпуск, конечно.
— Отпуск вы получили, друг мой, в ту секунду, когда спросили о нем.
— Благодарю. Дело за малым: укажите лучшего мастера по устройству кораблей, которого вы знаете в Порт-Луи.
— Я возьму вас под свою опеку, мой юный друг, решено, — отвечал капитан. — А если расходы окажутся больше, чем вы полагаете, я выступлю гарантом в неограниченном кредите.
— Как хочется отблагодарить за услугу, которую вы вновь оказываете, дорогой капитан. И если вы дадите мне адрес, я перешлю свою назойливость туда.
— Да вы просто миллионер! — воскликнул Сюркуф, не в силах более противиться любопытству.
— Или чуть больше, — небрежно заметил Рене. — А сейчас скажите, когда сможете проводить меня, — и добавил, поднимаясь: — И если когда-нибудь у вас будет нужда обратиться к моему кошельку…
— Я так и поступлю, будьте уверены. Хотя бы затем, чтобы узнать, насколько он глубок.
