кому-нибудь, ежеутренне умываясь, смыть родимые пятна с лица? Их только тронь или сковырни, и кровь не остановишь…».
Все заблуждения подобные след было пестовать и поощрять, дабы не выдать ненароком тайны, упрятанной под многие одежды суждений и домыслов. Но появление на поле брани всадников на разукрашенных слонах навевало мысль, что Дарий разгадал, куда и зачем нацелился македонский львёнок. Мало того, успел предупредить варваров Бактрии, Великой Скуфи и Индии, а те, в свою очередь, прислали полки, дабы встретить общего неприятеля на дальних подступах к своим святыням.
– За каждого пленённого слона с седоками – особая награда, – изрёк свою волю царь. – Не видывал ещё этих животных и всадников живыми…
И повёл гетайров на левый фланг супостата, откуда доносился трубный рёв слонов: там, где-то в тылу у своего войска, был Дарий!
На сей раз агема окружала царя так плотно, что ни дротики, ни мечи противника не доставали – долетали лишь брызги его крови. Натиск македонской конницы был столь силён, что персы дрогнули, попятились, пехота, шедшая за конными, и вовсе побежала, не вступая в схватку, однако слоновий невеликий строй упёрся, осыпая наступающих тучей стрел и дротиков. Животные ревели, оглашая поле брани звуком незнаемым, ибо уху свычно было внимать ржанию коней да невольным возгласам бойцов, разящих супостата. А к зычным воплям слонов примешивался звериный рык и свист верблюдов, крик ослов, и Александру мыслилось: эти голоса суть варварский глас Востока, исторгнутый из глубинных недр! И хоботы слоновьи, ровно змеи вьющиеся, – щупальцы таинственного зверя!
Увлечённый, а более восхищённый видом и криком диковинных животных, царь не заметил вовремя, как конница персов перескочила речку и глубоко вошла в ряды македонцев, разбивая их клином. Фессалийские всадники, фракийская пехота и греки не выстояли под натиском и, отступая, обнажали фланг македонской фаланги, которая сошлась с наёмными гоплитами персов, сцепилась и увязла намертво, лишив себя способности к манёвру. Клин персов прорубался сквозь редеющий заслон и мог вот-вот вонзиться в подреберье!
Неведомо откуда сквозь глас Востока прорезался клич; кто первым выдохнул его, исторг из горла, возможно, сам царь, того не зная.
– Вар-вар!
Клич сей усилился в тот час и вмиг взметнулся в небо, заглушая даже крик слоновий:
– Вар-вар! Вар-вар! Вар-вар!
И когда обратился в громогласный рёв, бранное поле содрогнулось! В жаркий полудень озноб охватывал всякого, кто это слышал. С прибрежных скал посыпались каменья, а море охватила рябь, словно перед смерчем, когда вода волнуется по кругу. А возмущённые стихии естества, достав небес, в них отразились и пали вниз, впитываясь в плоть и кровь бойцов, как благодатный дождь в иссохшую до трещин ниву.
Что стало с теми, кто ещё мгновение назад почти согнулся под ударом персов! Плечи расправились, ростом взметнулись втрое выше, и древка копий, лезвия мечей вдруг удлинились! И тут слоновий строй перед агемой расступился, диковинные звери побежали в гущу строя персов, сминая пеших гоплитов. Клин конницы, что целил в подреберье, внезапно обломился, как меч ломается у рукояти, превращаясь в хлам. Нанизанные на копья, всадники взметнулись вверх, и лошади без седоков, сбившись в табун, стали щипать траву.
Всё воинство персидское, с союзными полками пеших и конных, с верблюдами, ослами и слонами, – всё повернуло вспять, бросая свои обозы с припасами, оружие, казну, жён и детей. И благо, что Дарий, перехитрить желая, зашёл в тыл Александру – было теперь куда бежать, ибо впереди бегущих лежал Восток, во всю его неведомую глубь-пучину, до Бактрии и Согдианы, и далее ещё, до рек великих – Инда и Ганги. А окажись он на старых позициях, на пути в полудень, в ражном порыве македонцы смели бы персов вкупе с союзниками, перетёрли в песок, в прах обратили, не оставив ни могил, ни склепов, ни прочих знаков для памяти потомков.
Путь в Египет был царю открыт…
Вскармливая своего ученика, философ научил его думать в движении, твердя при этом неустанно простую истину: мол, мысли вредна статичность, и она в тот час же утрачивает хлад земной, вкус и прозрачность, как ключевой источник живой воды, вдруг оказавшись запертым в болоте. Даже свою школу в Афинах он назвал Перипатетической и преподавал свои науки не в аудитории, а на ходу, во время прогулок по аллеям сада. И потому Александр сразу после битвы и дня не выстоял близ Иссы, вновь не позволив Пармениону преследовать врага, и так бегущего стремглав. Велел собрать добычу и полон великий в обоз, а сам с передовым отрядом тотчас же двинул на полудень. И будто бы забавляясь, ехал то на спине слона в забрале, то на верблюде и даже на осле, но не потехи ради. Его не оставляла мысль, с которой он вступил в битву и с нею вышел, даже победа не остудила сей не великой, однако же палящей искры; напротив, катаясь на диковинных животных, он всё более убеждался, что твари эти не зря прошли многие тысячи стадий и на горбах своих явили воинство столь дальних стран. Невесть каким чутьём иль чародейством не только Дарий, но и варвары на Оксианском море в полунощи от Бактрии и реках Инд и Ганга прознали об истинной цели похода македонцев.
Ничто иное не смогло бы объединить Восток и Скуфь Великую, воюющую друг с другом. Весь варварский мир единым духом восстал супротив Македонии!
Дабы изведать, что же подвигло его сойтись в единую рать, Александр учинил спрос с вельможей, бывших теперь в плену. Сатрапам Дария и полководцам он велел вернуть знаки достоинства, оружие и слуг, позволил ехать хоть и в обозе под охраной, однако же на том, на чём они были свычны ездить: персам – на колесницах, скуфи – верхом, бактрийцам – на верблюдах, индийцам – на слонах. И разговаривал, как с равными, не унижая варваров, не возносясь над ними, ибо учитель Арис с младых ногтей привил ему искусство вести беседы хоть с другом, хоть с врагом или рабом презренным. Внимая уважению царя, старшины воинские, стратеги и сатрапы были довольно искренни, иные же и вовсе откровенны, но никто из них не ведал истинных причин, во имя каких высших замыслов цари их, князья, раджи и махараджи послали на защиту чужих земель и в помощь Дарию, с которым, бывало, не раз сходились в битвах. Меж тем все они предполагали сущность этих замыслов, но сами, будучи в неведении, с особой горечью переживали позор поражения и плен.
– Эх, знать бы наперёд, – кручинились они, – чего во имя посланы!
