Глава 15. Набег и его последствия
Уэверли гостил в Тулли-Веолане уже недель шесть, когда однажды, совершая обычную прогулку перед завтраком, заметил необычайную суматоху в доме. По двору взад и вперед носились, отчаянно махая руками, четыре босоногие скотницы с пустыми подойниками и выражали громкими воплями изумление, горесть и негодование. Какому-нибудь язычнику вид их напомнил бы знаменитых Данаид[194], только что вернувшихся с отбывания своей водолейной повинности. Так как в их нестройном хоре ничего нельзя было разобрать, кроме возгласов «Господи!» и «Батюшки!», не бросавших света на причину их отчаяния, Уэверли направился на так называемый передний двор и оттуда увидел приказчика, скачущего на своей белой лошадке со всей прытью, на которую она была способна. Прибыл он, видимо, по срочному вызову, и ему вслед бежали около десятка крестьян из деревни, которые поспевали за ним без особого труда.
Приказчик был слишком озабочен и слишком проникнут собственной важностью, чтобы вступать в объяснений с Эдуардом, но сразу же вызвал мистера Сондерсона, который вышел к нему с выражением лица одновременно убитым и торжественным, после чего они приступили к тайному совещанию. Дэви Геллатли тоже оказался тут, но как Диоген в Синопе[195], ничего не делал, в то время как его сограждане готовились к осаде. Он всегда оживлялся, когда случалось что-нибудь, безразлично — хорошее или плохое, лишь бы была суматоха. Так и теперь он резвился, скакал и приплясывал, напевая припев старинной баллады:
Добро наше пропало… пока не подвернулся под руку приказчику, который в виде предупреждения вытянул его хлыстом, чем мгновенно обратил его песни в хныканье.
Уэверли вышел в сад и увидел самого барона, который мерил длинными и стремительными шагами всю террасу из конца в конец. На лице его можно было прочесть оскорбленную гордость и возмущение. Все его поведение говорило за то, что подходить к нему в эту минуту с расспросами не следует, чтобы не расстроить или даже не оскорбить его. Уэверли поэтому, не обращаясь к нему, проскользнул в дом и направился в столовую, где подавали завтрак, и нашел там свою молодую приятельницу Розу. Хотя она не проявляла ни негодования отца, ни смятенной важности Мак-Уибла, ни отчаяния служанок, она казалась недовольной и озабоченной.
— Завтракать вы сегодня будете без молока, капитан Уэверли, — сказала она, — ночью на наши стада напала шайка катеранов[196] и угнала всех дойных коров.
— Шайка катеранов?
— Ну да. Разбойников с соседних гор. Мы на некоторое время избавились от них благодаря тому, что платили дань Фергюсу Мак-Ивору Вих Иан Вору, но мой отец счел неприличным при своей знатности и положении продолжать эти выплаты, и вот видите, случилось несчастье. Дело тут не в стоимости скота, капитан Уэверли, не это страшно. Но мой отец так возмущен, и он такой смелый и горячий, что попытается вернуть его силой, а если при этом не пострадает сам, то непременно ранит кого-нибудь из этих дикарей, и тогда между ними и нашим домом не будет мира, быть может, до самого дня нашей смерти, а защищаться, как в прежние годы, мы не можем — правительство отобрало у нас все оружие, а отец такой неосторожный… Боже, что с нами будет! — Тут бедная Роза совеем пала духом и залилась слезами.
В этот момент вошел барон и принялся бранить свою дочь с такой резкостью, какой Эдуард от него никогда не ожидал.
— Стыд и срам, — сказал он, — выставлять себя перед джентльменом в таком виде, будто ты ревешь из-за стада рогатой скотины и молочных коров, как какая-нибудь дочка чеширского фермера. Капитан Уэверли, прошу вас, не толкуйте этих слез превратно. Огорчение моей дочери может и должно проистекать только от обиды при мысли, что имущество ее отца подвергается захвату и грабежу со стороны простых воров и сорнеров[197], между тем как нам не разрешают держать и десятка мушкетов, чтобы защитить себя, а при случае и вернуть награбленное.
Вошедший в этот момент Мак-Уибл полностью подтвердил слова барона, доложив унылым голосом, что хотя народ и выполнит, конечно, приказание его милости, но попытка выследить, куда уведен скот, вряд ли к чему-либо приведет, поскольку холодное оружие и пистолеты имеются только у слуг его милости, а грабителей — двенадцать горцев, вооруженных с головы до ног, как это у них водится. Сделав это неутешительное донесение, он всей позой своей выразил немое отчаяние, медленно покачивая головой наподобие маятника, готового остановиться, а потом застыл, склонив корпус под более острым углом, чем обычно, и сообразно с этим более выпукло обозначив тыльную часть своего тела.
Между тем барон шагал по комнате в безмолвном негодовании и, устремив напоследок свой взгляд на старинный портрет воина, закованного в латы, мрачное лицо которого свирепо глядело из целой копны волос, часть которых спускалась с головы на плечи, а часть — с подбородка и верхней губы на нагрудник, произнес:
— Этот джентльмен, капитан Уэверли, — мой дед. С двумя сотнями всадников, которых он набрал на собственных землях, он разбил и обратил в бегство более пятисот этих горцев, разбойников, которые всегда были lapis offensionis et petra scandali — камнем преткновения и скалой обиды для жителей равнины; он разбил их, говорю я, когда они дерзнули спуститься с гор и тревожить окрестности в годы гражданской войны, в лето господне тысяча шестьсот сорок второе. А теперь, сэр, я, его внук, должен терпеть такие унижения от этих мерзавцев!
Наступило грозное молчание; после этого все, как обычно бывает в затруднительных случаях, пустились давать советы, каждый — свой и каждый — исключающий предложение другого. Alexander ab Alexandro рекомендовал послать кого-нибудь договориться с катеранами, которые, по его мнению, охотно отдадут добычу за доллар[198] с головы. Приказчик сказал, что эта сделка означала бы не что иное, как сообщничество с ворами или соглашение с преступниками, и посоветовал направить в горные долины какого-нибудь ловкого человека, поручив ему, как бы от его собственного имени, договориться с Мак-Ивором на возможно более выгодных условиях, но так, чтобы лэрд во всей этой сделке оставался в тени; Эдуард предложил послать в ближайший город за отрядом солдат и ордером судьи; а Роза робко заметила, что, может быть, самое лучшее — заплатить запоздалую дань Фергюсу Мак-Ивору Вих Иан Вору, который, как они все знали, мог легко добиться возвращения скота, если его как следует задобрить.
Ни одно из этих предложений не понравилось барону. Мысль о сделке, прямой или через подставное лицо, казалась ему просто позорной; предложение Уэверли свидетельствовало лишь о том, что он не понимает положения страны и не видит, какие политические партии в ней борются. При теперешних отношениях между ним и Фергюсом Мак-Ивором Вих Иан Вором он вообще не хотел бы идти ни на какие уступки, хотя бы даже речь шла о возвращении in integrum[199] каждого бычка и быка, которых сам вождь, его предки или его клан похитили со дней Малколма Кэнмора[200]. Собственно, он по-прежнему высказывался за войну и предлагал послать нарочных к Балмауопплу, Килланкьюрейту, Туллиэллюму и другим лэрдам, которых также грабили катераны, с приглашением участвовать в погоне.
