Цезарь смеялся долго, власть. Смеялись и его перепуганные гости, попробовали бы не смеяться…
— Пейте же, гости дорогие! Пейте за мой долгий царский век! — кричал Домициан, возвращаясь к жизни.
Гости с готовностью потянулись к чашам и кубкам.
— Мой цезарь, — взмолился Латин. — От неразбавленного вина мне плохо… Позволь мне удалиться.
Домициан, возбужденный вином и кровью гадателя, веселился от души.
— Иди на кухню, Латин! Там тебе, мим, дадут рвотного порошка. Когда прочистишь желудок, возвращайся к нам с новой пантомимой — «смерть лживого пророка». Ха-ха…
Латин вернулся через полчаса. Пир был в самом разгаре. Хмельные гости веселились, опорожняя чашу за чашей. Смерти от перепоя они боялись меньше, чем гнева Домициана.
— Латин! — воскликнул повеселевший цезарь. — Латин, куда же ты пропал, дружище?
Тот рассеяно блуждал взглядом, не решаясь рассказать об увиденном.
— Да что с тобой стряслось? — подняв руку и усмиряя гостей, спросил император Рима.
— Всё правда, цезарь! — наконец изрек актер. — Он сказал правду. Я сам только что видел…
— Какую — правду? — насторожился Домициан. — Что ты видел?
Асклетарион сказал правду — его разорвали бродячие собаки…
Говоря это, Латин избегал тяжелого взгляда Домициана. Он смотрел в отполированный до зеркального отражения пол из лунного камня.
— Повтори, мим…
— Я видел, как Акслетариона рвали собаки.
— Какие еще собаки? Ты пьян, актер! Я приказал отрубить ему голову. Позвать ко мне помощника центуриона, этого долговязого карникулярия!..
— Нет, мой цезарь, солдаты точно выполнили твой приказ. Они отрубили голову звездочету. Потом, как это положено по нашему древнему обычаю, сложили погребальный костёр, положили на него труп астролога и подожгли, чтобы потом развеять по ветру пепел лжепророка… Но налетевший очень сильный порыв ветра задул огонь. И бродячие собаки, которых всегда хватает на площади, стащили тело Асклетариона с погасшего костра и начали его рвать на куски. Я сам это видел. Значит, звездочет сказал правду! Он не лжепророк. Он великий прорицатель… Можешь жестоко наказать меня, цезарь. Но я говорю то, что видел собственными глазами.
Домициан рухнул на подушки. Он понял: это судьба. Астролог не солгал насчет своей собственной смерти. Значит, сбудется и пророчество халдеев. Чему быть того не миновать…
— Все пошли вон отсюда! — свистящим шепотом проговорил бледный, как полотно, Домициан. — Вон! А ты, карникулярий Сатур, перекрой со своими солдатами все входы и выходы из моего дома! Чтобы мышь не проскочила! Скользкий уж не прополз… И до шести часов никого ко мне не пускать! Только после шести! Тебе ясно, офицер?
— Муха не пролетит, мой цезарь! — отчеканил карникулярий.
Домициан велел рабам убрать остатки пиршества, навести идеальный порядок в своей спальне. Причем, доверил эту работу одним мальчикам. Какие из этих заморышей заговорщики?
Ближе к пяти часам, назначенному судьбой часу, он прямо в сандалиях забрался на ложе, сел, привалившись к спинке.
В доме было все спокойно.
— Сатур! — позвал император начальника караула. — Сатур, сходи к часам и узнай который час.
Сатур, обиженный, что к тридцати годам всё ходит в младших офицерах, считаясь только помощником центуриона, поленился пройти пятьдесят метров. Через небольшую паузу он ответил за дверью:
— Шестой, мой государь!
Было же почти пять.
Услышав о шестом часе, Домициан обрадовался и вскочил с ложа. — Шестой? Значит, роковой срок истек, а смерть не пришла… Предсказание халдеев и пророчество Асклетариона не сбылось! Я уже отошел от роковой черты. И — жив! Жив!..
Домициан хотел приказать подать лучшего вина, но в спальню вошел Сатур.
— Цезарь! — сказал он. — К тебе просятся спальники Парфений и Сигер и твой секретарь Энтелл, бывший управляющий Домициллы вольноотпущенник Стефан.
— Что им нужно? — спросил император, вспоминая слова Домиции о преданности ему этих людей.
— Они хотят сообщить о готовившемся заговоре против тебя и передать пергамент с именами заговорщиков.
— Впустить! — тут же приказал Домициан, уже предвкушая мучения распятых заговорщиков. — Каждый получит своё! За страх длинной в сорок лет.
Первым вошел Парфений. Его левая рука была на перевязи.
Вместо ответа спальник императора молча протянул ему свернутый пергамент.
— Имена заговорщиков?
Парфений кивнул.
Цезарь развернул пергамент — бумага была девственно чиста.
Домициан поднял глаза на Парфения: что это?
И тут Парфений выхватил кинжал, спрятанный под повязкой на левой руке. Спальник императора ударил Домициана снизу, попав ему в пах. Но раненый цезарь, встав на четвереньки, пополз на коленях к подушкам, под которыми было спрятано его оружие.
— Заговор? Заговор? Это — заговор?!. — вопил он, будто не верил своим глазам.
Стефан выхватил у Парфения кинжал и стал бить Домициана, тыкая железом в его тело, не целясь, вслепую, заливая кровью белоснежную императорскую постель. Но цезарь, вцепившись в Парфения мертвой хваткой, катался со своим убийцей по полу.
— Дайте мне! Дайте мне, прошу вас! — суетился и только мешал кровавому делу личный секретарь цезаря Энтелл. — Это должен сделать я! Так хочет Домиция!
— Домиция?!. — вскрикнул окровавленный император. — О, боги, сжальтесь…
Наконец Энтелл получил оружие от Стефана и, вложив в удар кинжалом весь свой немалый вес, вонзил лезвие точно в сердце жертве. Это был седьмой удар кинжалом. Последний.
Солнечные часы во дворе виллы показывали ровно пять.
Бульдозериста Митяя поднял с кровати его непосредственный начальник прораб Маслов.
— Уже светает, ополосни морду — и скажи спасибо, что ты мне вчера, харя твоя пьяная, не попался! Хозяин приказал, чтобы сегодня дома того как не бывало. Площадку расчистишь по замерам. Завтра уже сваи бить будем… Понял, Митяй?
— Понял, — буркнул он, глядя на пустое место рядом с собой.
«Убью Лерку, стервь!» — решил он, вспоминая, осталось ли чего в бутылке после вчерашнего.
— И не похмеляться мне! — прочитал его мысли Маслов. — Живо на велосипед — и к дому бабки Верки… И чтобы сегодня этой халупы и в помине не было.
— Ломать — не строить, — махнул рукой Митяй. — Уже считай еду.
…Столб пыли взметнулся в низкое осеннее небо. Митяй, костеря Лерку, не ночевавшую дома, прораба Маслова, поднявшего его не свет не заря, старый бульдозер, в кабине которого было холодно и всё провоняло соляркой, работал зло. Он знал, куда нужно стукнуть, чтобы домик враз завалился — в матицу, несущую балку. Митяй, врубив скорость, точно попал в нужное место. Дом тотчас рухнул, и он, матерясь во всё горло, стал сдвигать обломки дома на огород.
