— Сударь, у меня вообще не было права распоряжаться собственной девственностью. Мдина — это не Париж, внебрачные связи там не приняты. Гнет, под которым я жила, был очень тяжел. Мои родители были против меня, и единственное утешение я находила в Боге, которого вы так запросто отвергаете. Повторяю, мне было пятнадцать лет. Мой брачный контракт с человеком, даже имени которого я не знала, к тому времени, когда родился ребенок, уже был составлен. Когда у меня забрали сына, я впала в глубокую меланхолию, и в таком состоянии меня погрузили на корабль, идущий в Аквитанию. Я не хочу вашей жалости. Больше всего мне необходим ваш опыт.
Она прервалась, чтобы сдержать клокочущий в груди гнев. Он ничего не говорил.
— Испанская корона, — продолжала она, — позволяет наследовать титул по женской линии, и вся моя ценность заключалась теперь в этом самом титуле. Мне повезло. Муж, которого подыскал брачный агент, оказался богатым престарелым вдовцом, он хотел чем-то подкрепить свое ходатайство на соискание титула, при этом он был так измучен водянкой, что хотеть меня не мог вовсе. Действительно, он умер через два года после заключения нашего союза. Однако же искомый патент был куплен у короля Франции до его смерти, и мой пасынок, который старше меня, сейчас именуется графом де Ла Пенотье. Я же по счастливом завершении контракта унаследовала состояние и доход достаточный, чтобы прожить безбедно до конца своих дней. Так что, как видите, сударь, я дочь того сословия, которое слишком цивилизовано, чтобы прибегать к помощи голубиной крови.
Горечь в ее голосе не укрылась от Тангейзера. Он склонил голову.
— Признаю себя достойным наказания и прошу прощения, — произнес он.
Карле в этот момент не нужны были его извинения.
— В свое оправдание, — сказал он, — позвольте мне сообщить, что еще в детстве я попал в мир, из которого женщины были исключены совершенно. В сообщество мужчин, которые едва ли подозревали о существовании женщин. Мужчины же, которые знали женщин, которые желали их, мечтали о них, имели право любить их, были слабыми. Янычары были сильными. И только когда я покинул их очаг, отказался от всех их верований и нарушил все обеты, оказавшись в Венеции, только тогда я снова обнаружил, что в мире существуют женщины. И из-за пробелов в познаниях женщины так и остаются для меня самой большой загадкой, так что до сих пор я время от времени, совершенно невольно без всякого умысла задеваю их чувства.
Ни один мужчина никогда не говорил с ней так откровенно. В его намерения явно не входило завоевать ее, но он это сделал. Из вежливости она произнесла:
— Никакие чувства не задеты, а если вам требуется мое прощение, я даю его. — Но она чувствовала, что такой малости ему не хватит, чтобы простить самого себя. Она добавила: — Почему вы рассказываете мне об этом?
— Я никогда не знал женщин так, как знают их другие мужчины. Именно по этой причине я выслушиваю вашу историю так, как не смог бы ни один другой мужчина.
Она смотрела на него, не находя, что ответить.
— Вы никогда не держали своего ребенка на руках, — сказал он. — Вы никогда не давали ему грудь. Вы никогда не протягивали ему руку, помогая преодолеть страх.
Она внезапно схватила ртом воздух, будто бы ее ударили, и отвернулась.
— Ребенку было отказано во всем, в чем нуждается ребенок, точно так же, как вам было отказано в том, в чем нуждается любая мать. У вас не было сил предотвратить это подлое преступление, но вина за него лежит не на тех, на ком должна лежать, не на тех, кто его совершил, она вечно с вами, могильным камнем давит вам на грудь. Иногда вы просыпаетесь среди ночи и не можете вдохнуть. Видите лицо своего ребенка во сне, и сердце ваше рвется на части. Его крик отдается эхом в пустоте, которую ничто на свете не может заполнить. И со временем осознание собственной невиновности начинает терзать вашу совесть с большей жестокостью, чем любое зло, какое вы когда-либо совершили.
Она повернулась к нему. Взгляд его был пронзителен, но лишен злости.
— Да, я выслушал вашу историю, — сказал он. — Я понимаю ее. И лучше, чем вы может себе представить.
Карла почувствовала, что ее душат слезы. Она сглотнула.
— Как вы можете говорить о подобных вещах с такой язвительностью?
— Не обращайте внимания, — сказал он. — Лучше я еще раз спрошу вас, поскольку вы мне не ответили: почему вы решили искать ребенка только сейчас?
Она взяла себя в руки, зажала в кулак чувства и откашлялась.
— Приблизительно три месяца назад шевалье Адриен де ла Ривьер останавливался в моем доме на ночлег — он направлялся в Марсель, где надеялся сесть на корабль, идущий на Мальту. Он знал о моем происхождении и был уверен в теплом приеме. Когда я узнала, что остров, скорее всего, будет сдан туркам, я поняла, что обязана отыскать своего потерянного сына. Не важно, чего это будет мне стоить, не важно, какой срок отмеряет нам Господь, чтобы быть вместе.
Тангейзер никак не дал понять, будто находит это нелогичным. Он кивнул, чтобы она продолжала.
— Я сказала себе, что это абсурд. Но той же ночью у меня было видение. Я видела Ее рядом со своей кроватью так же ясно, как вижу сейчас вас, Матерь Божью с младенцем Иисусом на руках. И в этот миг я почувствовала огромное успокоение. Я поняла, что отправиться на поиски сына — вовсе не нелепая причуда. Это воля Господня. Если я не допущу в свою жизнь хотя бы этой искорки правды, то так и буду до конца своих дней жить во лжи. Скажу вам, капитан Тангейзер, моя жизнь была сплошной ложью с того дня, когда я позволила им отнять моего мальчика и не сделала ничего, чтобы остановить их.
Слезы застилали ей глаза. Она испугалась, что он примет их за слезы жалости к самой себе, когда на самом деле это были слезы ненависти. Она утерла их. Тангейзер задумчиво смотрел на нее.
— Так вот, — сказала она, — я рассказала вам все. Теперь ответьте мне, возьметесь ли вы за мое дело и какова будет цена. Какой бы она ни была, я заплачу.
— Монах, отец вашего ребенка… — произнес Тангейзер. — Кто он такой?
— Неужели моя история все еще недостаточно скандальна, чтобы вы могли поделиться ею в своей таверне?
Тангейзер засмеялся, так же непринужденно и звучно, как прежде, и ее вдруг охватило внезапное желание ударить его.
— Чтобы позабавить собирающийся там сброд, потребуется куда более пикантная история, — сказал он. — Нет, я задаю этот вопрос не из пустого любопытства. Может быть, внебрачные связи у вас и не приняты, однако же на Мальте живет немало рыцарских бастардов. Если ваш любовник, я говорю в самом лучшем смысле этого слова, был госпитальером и если сейчас он среди тех, кто собрался защищать остров, лучше бы мне об этом знать.
