Вскоре, когда мы уже приканчивали завтрак, пожаловали дружным отрядом стражники, священник и отправленный за ними зять мэтра Гастона. То, что никто не тянул с приездом, говорило о том, что стражникам, а может и священнику, понравилась идея позавтракать за счет заведения в приличном месте.
— Ну, что тут у вас? Ни пройти, ни проехать! — радостно заржал сержант Дюпре, созерцая изгаженное крыльцо. — Что, добрый хозяин, и на старуху бывает проруха? Давненько у вас такого не случалось!..
— Сержант Дюпре… — укоризненно всплеснул руками зять мэтра Гастона.
Нос мэтра Гастона возмущенно задергался, даром что его нельзя было назвать ни длинным, ни особенно подвижным.
— Да что вы говорите, сержант?! Давненько! Да у меня никогда такого не случалось! В моем-то доме! Какая неслыханная подлость!..
Сержант с большими, совершенно выгоревшими усами, кирпично-красным лицом и хитрыми глазками протопал прямо по разведенной жиже в дом, как и его ребятки, впрочем, у самой двери они остановились и чуть-чуть потоптали положенную тряпку.
— Сержант Оноре Дюпре, — кратко, но громогласно представился сержант. — Мое почтение, господа и дамы. Ну что, что… — нетерпеливо прибавил он, — пойдем, посмотрим, что ли?
За ними, со всяческими церемониями, бочком, приподняв полы рясы, крыльцо героически преодолел священник.
— Мир вам, господа, хозяин, добрые люди… Благослови Бог вашу трапезу. Где новопреставленный?
Новоприбывшие дружной гурьбой, вместе с трактирщиком устремились на верхний этаж. Оттуда вдруг послышался торжествующий вопль и смешок сержанта:
— Эх, старикан, вот и тебя догнала… — остальное он говорил уже тише.
— Похоже, наш новопреставленный был узнан, — заметил отец, посмотрев наверх. — Уже неплохо. Все же, печально, когда хоронят без имени.
— Да, хоть это слава богу, — согласился я.
Вскоре раздался вновь приближающийся дробный топот. Сержант и его люди вместе с мэтром Гастоном скатились по лестнице вниз. Пока без священника.
— Дениза! — позвал мэтр Гастон свою пока еще не столь дородную как он дочь, даже если сделать скидку на возраст. Рядом с батюшкой она, хоть и пышная, выглядела почти изящной. Дениза выбежала из внутреннего помещения в ожидании отцовских указаний.
— Да, да, — говорил Дюпре на ходу. — Непременно надо выпить за упокой. Какой был человек… Ах, какой был человек!
— Сержант, присоединяйтесь к нам! — пригласил отец. — Мэтр… Дениза, принесите нам самого лучшего, я угощаю.
— Вот спасибо! — еще больше обрадовался сержант. — Господин граф, я ваш до самых печенок, не сочтите за грубость слова честного человека!
— Не сочту, — сказал отец. — Так значит, это был ваш знакомый? Примите мои соболезнования.
— Эх… — сержант проводил плотоядным взглядом бутылки, принесенные и выставленные на стол Денизой. — Мда, мда… люди приходят, люди уходят…
Исчезнув, Дениза тут же вернулась с удивительным проворством, снабдив бравых вояк внушительными порциями яичницы с овощами и поджаренными колбасками.
— Спасибо, деточка… — нежно проворковал сержант, готовый смахнуть «скупую мужскую слезу» от такой трогательной заботы. — Да, господин граф, я знал его… — «Горацио…», невольно мысленно добавил я к его реплике. — Редкий был человек, хотя… — Дюпре помолчал, сосредоточенно хлопая совершенно выгоревшими ресницами. — Шут его знает. Я его знал, но знал мало. Да вряд ли кто знал много. Может, помните? О нем порой всякое говорят — Моревель, неприкаянная душа.
Отец моргнул, на мгновение став похожим на самого сержанта Дюпре.
— Кто-кто?! — возопил вдруг осознавший сказанное Огюст. Готье, с не менее изумленным видом, почти рефлекторно цапнул Огюста за плечо. Мол: «тихо!» Огюст внял, но вид у него был потрясенный, губы подрагивали, будто он произносит про себя какой-то бешеный монолог. Я даже мог себе представить, о чем именно он говорит. По его перекошенному лицу было ясно, что если бы он знал вчера, кто перед ним, он разорвал бы его в клочки не раздумывая, без всякой посторонней помощи.
— Да, мы о нем слышали, — проговорил наконец отец задумчивым голосом, пока мы, внезапно потеряв дар речи, таращились на сержанта.
Было дело, слышали и даже читали. Но нет больше сомнительно прославленного в романах «королевского убийцы», и значит, не стрелять ему уже двадцать второго числа в адмирала Колиньи, чтобы, посеяв ветер, пожать бурю.
Какое странное чувство… Хотя в последние два дня странных чувств и так с избытком хватало.
— Эх, с опасными делами старина знался!.. — доверительно продолжал сержант. — Вот его наконец и уговорили… Сколь веревочке не виться, а все там будем… — И он хватил залпом большую кружку.
Я только через секунду поймал себя на том, что сделал почти то же самое, и остановился. Вина в кружке разом осталось меньше половины.
Убийственно. Может, я был не так уж неправ, когда вдруг вообразил, что повинен в смерти этого человека? Может, ее следовало предотвратить? А мы этого не сделали. Но как, во имя всего… да гори оно все в аду! Как мы могли это сделать? Ясновидящими мы все-таки не стали. Хотя мы были близки, очень близки к тому, чтобы… кого-то спугнуть? Помешать? Или прикончить его самим? Тут дело ясное — стоит только посмотреть на Огюста…
Кто же ты такой, Весельчак? И где тебя теперь искать?
Я принялся нетерпеливо подпрыгивать на месте. Сержант начал плести какую-то житейско-философскую чушь о жизни, убийствах, вспоминать молодость, а мне казалось, если мы проторчим тут еще хотя бы пять минут, я окончательно рехнусь, и кого-нибудь все-таки убью. Там, рядом с нами, что-то происходит, что-то творится, а мы не видим, не замечаем, но надо же посмотреть, попробовать уловить!.. Каждое мгновение, пока мы еще оставались в этом гостеприимном доме, по капле выдавливало из меня душу.
Наконец мы все вырвались на воздух. Мертвое тело возложили на телегу, рядом пристроился уже совершенно сентиментально настроенный сержант с травинкой в зубах, и его скорбный кортеж двинулся в одну сторону, а мы — в противоположную, с мертвецом нам было уже не по пути. А может быть — еще не по пути.
Мы подъезжали к городу с востока и садящееся за ним солнце превращало его в мрачную, устрашающую готическую игрушку, тонущую во тьме, крови и славе. Мост с тяжелыми цепями, решетка ворот. Если исключить спешащую через них разношерстную толпу, да если и не исключать — чем не дверца гостеприимно распахнутой мышеловки?
Едва мы миновали ворота, Мишель поскакал вперед, чтобы наши парижские домочадцы успели подготовиться к торжественной встрече.
