Комната, в которой ужинал Америго, богатством убранства могла потягаться с любым дворцом. С потолка, на котором художник изобразил не слишком пристойные забавы Бахуса и Ариадны, свисал посеребренный канделябр с двенадцатью свечами из пропитанного благовониями воска, заливавшими комнату ровным золотистым светом. Стены украшали фламандские гобелены с эротическими обращениями Юпитера: в лебедя, чтобы соблазнить Леду, в быка, чтобы умыкнуть Европу, в золотой дождь, дабы проникнуть к Данае. Стол устилала белоснежная скатерть, а любые стоявшие на ней вазы для фруктов, блюда, кувшины или чаши можно было смело называть произведением искусства.
Раскрытые окна за спиной Вителли наполняли комнату садовыми ароматами. На фоне уже лилового неба темнела громада замка.
Один из разряженных в шелк пажей поспешил к Франческо с хрустальной чашей. Из стеклянного кувшина с ручками из слоновой кости налил старого фалернского вина. Франческо одним глотком осушил полчаши, и Америго недовольно нахмурился. Да и понятно, такое вино нужно смаковать, пить маленькими глоточками, наслаждаясь каждой каплей, а не хлебать, словно пойло из таверны.
Франческо же и не заметил, что оскорбил тонкий вкус хозяина дома, поставил чашу на стол и откинулся на спинку стула с потемневшим от злости лицом.
— Что с тобой случилось? — справился Америго.
Франческо коротко рассказал о стычке с Бальдассаре. Америго слушал внимательно, одновременно нарезая ломтиками персик и бросая их в свою чашу.
— Топорная работа, — изрек он, когда Франческо замолчал, мстя последнему за столь пренебрежительное отношение к фалернскому.
— Топорная! — взревел Франческо, наклоняясь вперед. Эта последняя капля переполнила чашу его терпения.
Вителли улыбнулся и дал знак пажам оставить их одних. Подождал, пока не закроется дверь.
— Послушай, Франческо, — говорил он размеренно, растягивая слова, речь его не ускорялась даже от выпитого вина. — Этот Шипионе нам мешает. Твой бестолковый дядюшка, далекий от мира сего, дает своей дочери слишком много свободы, которой она беззастенчиво и пользуется, раз за разом встречаясь с этим выскочкой, — он помолчал, провел пухлой, украшенной перстнями рукой по уложенным волосам. — И насколько я понимаю, выход у тебя один. Ты должен… убрать его.
— Я должен! — фыркнул Франческо. — Ну ты хорош, клянусь Богом! Я должен убрать соперника, который преграждает тебе путь к сердцу моей кузины!
Америго добродушно улыбнулся.
— Я думал, это вопрос решенный. Цену мы оговорили — половина ее приданого станет твоей. Или я тебя не правильно понял? — говорил он, не поднимая головы, серебряной ложечкой помешивая вино с дольками персика. Вытащил одну дольку, положил в рот.
Франческо, чернее тучи, молча сверлил взглядом своего приятеля. Наконец разлепил губы.
— Будь я кавалером, я предпочел бы дуэль.
Америго пожал плечами.
— Дуэль! О, я, как и любой другой мужчина, не оставлю безнаказанным нанесенное мне оскорбление. Но дуэль! Упаси нас, Господи. Дурацкая затея! Ну посуди сам, если человек мне неприятен, зачем давать ему шанс убить меня? Какой мне будет прок от моей же смерти?
— Тем не менее, — упорствовал Франческо, — если б этот выскочка стоял между мной и моей любимой, да еще она отдавала бы ему предпочтение, меня не отпугнуло бы его умение владеть мечом.
— Тогда в чем же дело? — усмехнулся Америго. — Раз ты такой мастер, найди этого прохвоста, брось перчатку в его самодовольную физиономию, и он получит отличную возможность проделать дырку в твоем животе. Друг мой, я очень ценю твой юмор.
— Это не юмор, — холодно возразил Франческо. — Да и кавалер — не я.
— Вот тут позволь с тобой не согласиться. Только любишь ты не женщину, но золото. И если мужчина, сидящий без гроша в кармане, не решается сделать что-либо ради желтых дукатов, он не пойдет на то же самое и из-за женщины. Чувствуется, что в тебе говорит злость. Не знаю как, но этому господину удалось хорошенько тебя распалить.
— Так что же мне делать? — сердито спросил Франческо.
— То, что ты мне советовал, — Америго доел последнюю дольку персика, запил ее вином.
Франческо пристально посмотрел на него.
— Ты любишь Беатрис?
— Как персики в вине. Нет, даже больше. Конечно, люблю, но не так сильно, чтобы ради победы пожертвовать жизнью, которую я всецело хочу посвятить служению ей.
Франческо встал.
— Если я умру от руки этого негодяя, в чем ты видишь выгоду?
— Ну, для тебя-то выгода несомненная — кредиторы разом отстанут. Для меня — никакой, разве что губернатор прикажет повесить Шипионе. Но в этом я сильно сомневаюсь.
— Так ты теперь понимаешь, что дуэль — не более чем глупость?
— Иной раз мне кажется, что у тебя не все в порядке с головой, Франческо. Не я ли только что втолковывал тебе эту мысль?
— Значит, мы должны отыскать другой путь.
— Скорее искать придется тебе. Мы заключили сделку, причем на твоих же условиях.
Франческо ударил кулаком в раскрытую ладонь.
— Но что, что мне предпринять?
— Я полностью полагаюсь на богатство твоего воображения, Чекко.
— О, ты все смеешься. Лучше бы и сам пошевелил мозгами.
— Зачем напрягаться, если в выигрыше от этого окажешься только ты? Святая Дева! — в голосе его послышались нотки нетерпения. — Я плачу тебе не для того, чтобы все делать самому.
Франческо навис над столом, их лица разделяло не больше фута.
— А если я потерплю неудачу, Америго? Что тогда?
— Я подумаю над этим лишь после того, как ты распишешься в собственном бессилии.
Переполнявшая Франческо ярость едва не выхлестнулась через край, и он открыл было рот, чтобы отказаться от участия в этой затее. Но вовремя вспомнил о кредиторах-евреях и почел за благо поговорить о другом.
— Ты поручил мне очень сложное дело, — пожаловался Франческо.
— Но я и предлагаю тебе солидное вознаграждение, — возразил Америго.
— Мы не уговаривались об убийстве Шипионе.
— Суть нашей сделки в другом: ты обеспечиваешь мою свадьбу с твоей кузиной. Если для этого требуется убить Шипионе, что ж, это твои заботы.
— Ты же знаешь, как сложно в наше время найти в Урбино наемных убийц, — напомнил Франческо Омодей. — Губернатор, назначенный герцогом, изменил здешние порядки точно так же, как сам Чезаре Борджа, провалиться бы ему в ад, меняет лицо всей Италии. Клянусь Богом! Герцог Валентино обещал нам свободу. А что мы получили? Рабство, какого не знавал мир, — он отодвинул стул, поднялся и закружил по комнате. — Он превратил нас всех в детей. Мы уже не вправе сами распоряжаться своей жизнью и преодолевать возникшие трудности, как нам того хочется. Мы должны ходить по струночке, а губернатор, словно заботливая няня, следит, чтобы мы не поломали игрушки. И тем не менее Италия его терпит!
