– Матерь Пресвятая Богородица! – Зорчиха, не в силах добиться от нее ответа, принялась молиться, стоя на коленях возле лавки и отвешивая поклоны в сторону невидимых в темноте икон. – Сохрани и помилуй нас!
Невольно Прямислава стала повторять за ней; поначалу молитва не приносила покоя, но постепенно знакомые слова и чувства возвращали душе привычное ощущение мира. Зорчиха еще долго сидела рядом, бормотала молитвы, потом молчала, сжимая ее руки, и мало-помалу Прямислава впала в забытье, незаметно перешедшее в глубокий сон.
Когда она проснулась, уже совсем рассвело. Крести не было – одевшись, она сидела где-то с княгиней Мстиславой и ее дочерьми. Зорчиха рядом на лавке вязала чулок, но не столько работала, сколько поглядывала на свою «голубку». В тереме стояла тишина. Перемышльцы уехали и теперь находились уже за много верст отсюда. Вчерашняя буря в душе утихла, но боль осталась, и Прямиславе совсем не хотелось поднимать голову над подушкой. Но надо как-то жить дальше. Сегодня, быть может, за ней приедет отец. И больше уже никто не станет называть ее Крестей, обещать любовь и звать с собой. Свет мой ясный… Никогда ей больше не услышать таких слов.
Еще один день они прожили в Небеле. Крестя то сидела с женщинами хозяйской семьи, то выходила с ними погулять на бережок, а Прямислава почти не покидала горницу – ей никого не хотелось видеть. Время тянулось бесконечно. Все происшедшее с ней в последние дни казалось дурным сном: она вот-вот очнется и увидит себя в келье Апраксина монастыря, той самой, где прожила семь лет и знала каждую трещинку в стене.
Но едва ли ей придется вернуться в ту келью. С жизнью княгини-затворницы, не принятой мужем, покончено навсегда. Но кем она станет теперь? Она, выросшая среди монахинь, вдруг так близко сошлась с Ростиславом, с мужчиной, который хотел увезти ее с собой… Какое-то помрачение на нее нашло, что она по доброй воле встречалась с ним наедине и подвергала свою честь такой опасности… Теперь Прямислава опомнилась, но веселее от этого не стало. Будущее по-прежнему оставалось неведомым и тоскливым.
За семнадцать лет жизни сердце ее впервые отозвалось на чей-то пылкий взгляд; в юности всегда кажется, что это событие, единственное за всю минувшую жизнь, так и останется единственным до конца, хоть проживи еще полвека. Давно ли она узнала Ростислава перемышльского? Три дня назад она о нем и понятия не имела, но вот теперь, когда он уехал, Прямиславе казалось, что она утратила весь мир и никогда для нее больше не блеснет солнечным лучом радость. Эта тоска пустоты станет вечной… Она молилась, но едва могла сосредоточиться; твердила себе о Господней любви, которая никогда ее не покинет, лишь бы ей не сойти с пути, и все же не могла избавиться от жажды любви простого человека, который вдруг стал значить для нее больше всех, кого она ранее знала…
На другой день в Небель явился неожиданный гость: боярин Милюта. Крестя гуляла с Романовыми дочерьми, Прямислава сидела в горнице с Зорчихой, они-то и приняли воеводу. Отлежавшись, он отправился назад, к своему князю, а по пути встретил Ростислава с дружиной, который и рассказал ему, что Вячеславова дочь освобождена и ждет в Небеле. Счастливый, что застал ее здесь целой и невредимой и даже может явиться вместе с ней к своему князю, Милюта не сразу обратил внимание на то, что Прямислава одета в подрясник.
– Что это ты, матушка, по-монастырски нарядилась? – спросил он, когда все новости были рассказаны. – Неужели тебя игуменья так отправила? Ни к чему это! У тебя что же, и мирского платья нет?
В каком платье она уезжала из Апраксина он, как девять мужчин из десяти на его месте, конечно, не заметил.
– Есть, – Прямислава переглянулась с Зорчихой. – Только его другая носит.
Ей было неловко рассказывать, каким образом они с Крестей поменялись не только платьем, но и именем; она говорила совсем о другом, но при каждом слове ей мерещилось, будто она признается Милюте в своей любви к Ростиславу. Казалось, на лице у нее написано то, о чем она думает. Однако Милюта ничего такого не заподозрил и ее решение одобрил.
– И правильно! Так сохраннее. Но уж теперь можно и правду открыть, здесь-то тебя злодей наш не достанет.
К вечеру из Турова приехал боярин Свирята с сотенной дружиной, которого Вячеслав прислал за дочерью. Сам он не мог пока оставить Туров даже на день: на Червонном озере еще сидел Юрий, и надо было решать, что с ним делать. Молодой воевода жаждал поглядеть на Прямиславу, о которой в войске уже бродили разнообразные слухи, но повидаться ему удалось только с Милютой. Прямислава не выходила из горницы. Вечером Крестя попрощалась с хозяйками, сказав, что собирается выехать на рассвете, и утром Прямислава пошла к кибитке уже в своей собственной одежде. Там ей поклонился боярин Свирята; как и Ростислав недавно, Крести он даже не заметил, не усомнившись, которая из двух тут княгиня.
– Если хорошо поедем, на четвертый день будем в Турове, – обнадежил он Прямиславу. – Батюшка-то как рад будет тебе, Вячеславна! Сколько лет не видались!
Следующую ночь провели в Пинске, втором по величине городе княжества. Здесь заправлял тысяцкий Ермил – в крупный и богатый город Вячеслав не хотел сажать князей-родственников, справедливо опасаясь, что вскоре им захочется и большего. На ужин в гридницу собрались все пинские «лучшие люди» и дивились про себя, как свободно держится девушка, выросшая в монастыре. А Прямислава даже не думала об этом – общее застолье с мужчинами уже не тревожило ее и не смущало. И все же эта набитая людьми гридница казалась ей пустой, потому что не было надежды увидеть среди этих лиц то единственное, которое все время стояло перед ее мысленным взором.
* * *
К Турову подъехали на четвертый день к вечеру, уже в сумерках. Город был древнейший: еще во времена Игоря Старого и Ольги здесь сидели князья старинного рода дреговичей, потомки князя Тура. Но где они теперь? Сгинули невесть куда, унесенные темными волнами веков, а взамен них появились князья нового, Рюрикова рода.
Еще до замужества, за то недолгое время, что прожила с родителями в Турове, Прямислава девочкой слышала от местных старух предание о гибели Турова рода. Дескать, было у князя Тура трое сыновей – один другого удалее, и пять дочек – одна другой краше. Как подросли, раздал Тур сыновьям по городу, а дочек решил в монастырь отдать. И вот настала Купала, и пошли они в лес искать папороть-цвет. Шли, шли, видят – озеро, а на нем кувшинки растут. Стали они рвать кувшинки, а из воды голоса слышатся: «Не рвите нашего сада!» Это русалки были, которые в том озере жили. А Туровы дочки не слышат, все рвут. Тогда запели русалки свою песню колдовскую, и стебли кувшинок вдруг в змей обратились. Обвились змеи вокруг Туровых дочек, стали жалить и на дно тянуть. Ждал князь Тур своих дочек три дня, не дождался, послал за сыновьями. Приехали те, пошли в лес сестер искать. Приходят к озеру и видят: лежат их сестры на дне, все травами и стеблями кувшинок увитые. Заплакали Туровы сыновья, делать нечего – надо сестер вынимать. Стали их из воды тянуть, а не могут – те будто каменные и ко дну приросли. Слышат вдруг голоса: «Не рвите нашего сада!» А те все равно тащат – надо же покойниц в церкви Божьей положить, отпеть да похоронить! Тогда вдруг обернулись стебли змеями и давай братьев жалить. Так никто из детей к князю Туру не вернулся, и сгинул род его, а взамен Святополк Владимирович городом его завладел…
