И с этой уверенностью командир прохаживается по шканцам – сабля в ножнах, руки сложены за спиной, – спокойный отнюдь не напоказ. Его спокойствие не имеет ничего общего с героизмом и прочими подобными вещами: просто всю жизнь, с тех самых пор, как четырнадцатилетним гардемарином Карлос де ла Роча ступил на палубу корабля, он готовился к таким минутам, как эта. Его спокойствие идет от смирения, свойственного профессиональному моряку, смирения с тем простым фактом, что он уже мертв, а если после боя случайно воскреснет (что он, как человек весьма религиозный, наверняка припишет божественному провидению), то расценит это как благодеяние, к тому же неожиданное. Оказанное ему господом богом в его бесконечном милосердии. Примерно так. Но сейчас, на расстоянии ружейного выстрела от английских кораблей, капитан де ла Роча знает, что уже мертв, как мертва холодная рука лейтенанта Галеры, которую он пожал наверху, на ахтердеке. И он молится, храни тебя бог, Мария благодатная, господь с тобою, мысленно перебирая бусины четок в левом кармане кафтана и стараясь не шевелить губами, чтобы никто этого не заметил и не подумал того, чего нет.
– «Бюсантор» потерял управление, мой капитан, – сообщает Орокьета.
Так оно и есть. Флагман адмирала Вильнева лишился управления и всех мачт, на его палубе не осталось ничего, кроме обломков, но, со всех сторон окруженный врагами, он еще сражается. Будь ты проклят, несчастный кретин, думает де ла Роча, глядя в подзорную трубу. Адмирал хренов. Ты погубил всех нас, и в первую очередь себя. Ты всегда отвергал советы других, не умел принимать решений и приспосабливаться к неожиданному. Ты был недостоин и самого себя, и командования, врученного тебе слепым министром. Так да горишь ты вечно в аду.
– «Тринидад» защищается как тигр, – прибавляет Орокьета.
Де ла Роча немного перемещает подзорную трубу. Среди дыма и вспышек видно, что по меньшей мере четыре английских корабля бьют с расстояния пистолетного выстрела по «Сантисима Тринидад», находящемуся совсем рядом с «Бюсантором» и чуть впереди. У испанского четырехпалубника мачты еще целы – сбиты только фор-стеньга и фор-марса-реи, – и он бьет ураганным огнем с обоих бортов, а на фок-мачте по-прежнему упрямо трепыхается сигнал номер пять: всем кораблям, не участвующим в бою, подойти и вступить в него. Неподалеку другой испанец, кажется, «Сан-Агустин», сражается с двумя англичанами, они так близко друг от друга, что кажется, будто уже начался абордаж А дальше, южнее, вдоль всего того хаоса, в который превратилась линия баталии союзной эскадры, только дым, вспышки выстрелов, языки пламени, тучи черного дыма над пылающими кораблями, а с наветренной стороны еще пять-шесть британцев, последние из колонн, на всех парусах спешат, чтобы тоже ввязаться в схватку. Молодцы ребята, горько думает командир «Антильи». Ничего не скажешь – профессиональны и решительны. Они знают, что начальники поддержат их в случае победы и что уж как минимум не осудят того, кто подойдет к врагу и вступит с ним в бой. Там, у них, тех, кто заслужил награду, награждают. Гуар из бизнис[95], или как там это говорится на их языке. Для них война – это «бизнес». И вот они здесь, проклятые. Конечно, они пираты, жадные до золота, но они ставят превыше всего человека. Они скрупулезны, дисциплинированны и безжалостны, как машины, хоть и заботятся о плоти и крови, движущей их корабли. А мы, неразумные, мы, глупцы, полными пригоршнями сыплем золото в самые недостойные карманы, но выцарапываем каждую монетку у тех, кто трудится и страдает, и возводим забвение в ранг достоинства, и упорно стараемся делать все за счет пота и крови, которых никто никогда не оплачивает. Вот так. Дамы и господа, девочки и мальчики, военные без звания. Пусть кто-нибудь скажет мне, которая из двух систем действеннее и дешевле.
– Сделано, сеньор капитан, – объявляет штурман. – Курс на полдень, один румб к сирокко… Больше не вырулить.
– Мне хватит, Линарес.
Корабль, находящийся вне боя, и так далее. Приказ Вильнева по-прежнему стучит в голове де ла Рочи. Ветер немного свежеет, и этого хватает, чтобы паруса забрали и «Антилья» привелась еще чуть-чуть – как раз на румб с небольшим к осту, как он только что просил штурмана, – чтобы лечь на курс, сходящийся (с небольшим опережением) с курсом последнего англичанина, семидесятичетырехпушечного корабля, который идет на расстоянии ружейного выстрела в левый бейдевинд, форсируя парусами, чтобы поймать крепчающий ветер.
– Прекратить огонь до моей команды, – приказывает де ла Роча.
Орокьета и мичман Мигель Себриан (командир шканцевой батареи), напрягая глотки, повторяют приказ, и он передается вдоль всей палубы и на нижние батареи. Прекратить, прекратить, прекратить огонь, мать вашу. Прекратить, я сказал. Над трапом со шканцев на палубу появляется закопченное личико Хуанито Вида-ля, самого юного из гардемаринов: лейтенант Грандалль, командир второй батареи, послал его разузнать, что и как. Распоряжение прекратить огонь не касается стрелков, которые осыпают англичанина выстрелами своих мушкетов через порты, поверх уложенных в коечные сетки коек и вещевых мешков или с марсов, где они расположились рядом с матросами, участвующими в маневре. Крра, крра, крра, трещат их выстрелы. Крра, крра. На палубе вдоль всего штирборта до самого бака комендоры и артиллеристы – кто снял рубаху, у кого она распахнута на груди, – с уже почерневшими от пороха после первых залпов лицами, охлаждают, заряжают, тянут тали, толкают скрежещущие лафеты, выкатывая восьмифунтовые пушки на боевую позицию, а потом снова смотрят в сторону кормы; комендоры с тросиками затворов или пальниками в руках (проклятые затворы уже начали ломаться) ждут приказа вновь открыть огонь. Однако на этот раз де ла Роча не торопится. Он хочет, чтобы все три батареи разом дали залп, по возможности продольный, в самый гальюн англичанину, если удастся достичь точки пересечения их курсов. А потом (опять же – если удастся) проделать то же самое со вторым британцем, тем, что впереди, только со стороны кормы. Семьдесят четыре прекрасные пушки, отлитые на берегах Меры. Ultima ratio Regis[96]. Влепить обоим блондинам по хорошему продольному: по восемьсот тридцать восемь фунтов с каждого борта. Поэтому командир подзывает мичмана Себриана, велит ему поделить комендоров между штирбортом и бакбортом и передать этот приказ на батареи твиндеков. Бить полого, по корпусу и палубе.
Никакой пальбы по мачтам и реям – оставим эти нежности лягушатникам.
– Вы правда думаете, что мы проскочим, мой капитан?
– Только ваших вопросов мне и не хватало, Орокьета.
