И меня охватило жгучее желание отправиться на берег и осмотреть это древнее, овеянное старинными легендами место, чтобы проверить, существует ли какая-нибудь реальная основа у греческих мифов. А когда я рассказал Джулии все, что сумел вспомнить о рождении Афродиты, о золотом яблоке раздора и о роковой любви Елены и Париса, не составило ни малейшего труда уговорить девушку побродить со мной по острову. Любопытство, охватившее ее, было, пожалуй, даже сильнее, чем моя жажда познания.
Я велел матросам доставить нас в шлюпке на берег, купил корзину снеди – теплого хлеба, вяленого мяса, фиг и козьего сыра, а потом какой-то пастух жестами показал нам дорогу на вершину холма, где находились развалины древнего города. Мы зашагали вдоль быстрого ручья, пока не дошли до места, где он разливался в спокойное озерцо и где в стародавние времена было построено множество купален. Я насчитал их около десятка, и хотя их стены уже были изъедены временем и в трещинах каменной кладки зеленела трава, купальни эти все еще вполне можно было использовать по назначению. После десятидневного плавания на корабле и прогулки под палящим солнцем они являли собой для нас весьма отрадную и пленительную картину. Так что мы с Антти тут же погрузились в воду и оттерли свои тела от грязи мягким песком, а обе дамы тоже разделись за кустами и вымылись в другом бассейне. Я слышал, как Джулия плескалась в воде, весело смеясь от удовольствия.
Когда мы позавтракали после купания, Антти заявил, что хочет спать, а Джованна, уныло взглянув на крутой склон, густо поросший пиниями, принялась жаловаться на усталость и опухшие ноги.
Так что мы оставили моего брата и дуэнью отдыхать, а сами вновь двинулись в путь, к вершине холма.
После изнурительного подъема мы оказались на самом верху и увидели там две круглые мраморные колонны, капители которых лежали на земле, полускрытые травой и песком. Сзади, за ними, находилось множество других полуразрушенных четырехгранных колонн и руины портала какого-то святилища. В центре, на мраморном пьедестале, стояла мраморная же статуя богини в человеческий рост. Величественно-прекрасная, взирала она на нас слепыми очами, а тело ее прикрывал лишь тонкий греческий хитон.
При виде этой скульптуры меня вдруг охватило страшное волнение. Мне показалось, что мы перенеслись в далекое прошлое, в языческий золотой век, когда люди не ведали еще ни мучительных сомнений, ни иссушающих душу грехов. Я знаю, что должен был бежать от этого безбожного очарования, что просто обязан был бежать. И тем не менее не сделал этого. Не убежал… Быстрее, чем я могу это описать, оба мы упали на нагретую солнцем траву, и я сжал Джулию в объятиях, пылко умоляя показать мне лицо, чтобы отныне ничто больше не стояло между нами. Я отважился на это, ибо чувствовал: Джулия никогда не пошла бы со мной без всяких колебаний в это безлюдное место, если бы в глубине души не хотела того же, что и я. И сейчас она не уклонялась ни от рук моих, ни от губ, но когда я попытался силой сорвать с нее вуаль, девушка в отчаянии вцепилась мне в запястья, страстно заклиная не совершать этого нечестивого поступка.
– Микаэль, друг мой, мой любимый, послушайся меня! – просила она. – Я молода, и живем мы только раз. Но я не могу открыть лица, ибо это разлучит нас. Почему ты не хочешь любить меня, не видя моих черт, если я готова с радостью излить на тебя всю свою нежность?
Но мне было этого мало. Ее сопротивление лишь подстегнуло меня – и я силой сорвал вуаль, открыв лицо Джулии. Она обмякла в моих объятиях, и ее золотые локоны струились по моим плечам, а веки крепко зажмуренных глаз окаймляли темные ресницы. В лице ее не было ни малейшего изъяна: губы – как вишни, а кожа – как атлас, и ласки мои заставили вспыхнуть нежные щеки Джулии горячим румянцем. Я не мог понять, почему она так упорно прятала от меня свои черты. Но она все еще не поднимала век и закрывала глаза руками, не отвечая на мои поцелуи.
Ах, если бы только я остановился на этом! Но я страстно умолял ее открыть глаза. Она отрицательно замотала головой – и вся радость и веселье, которыми еще недавно лучилась Джулия, исчезли без следа. Как мертвая лежала девушка в моих объятиях, и даже самые смелые ласки не могли оживить ее. И вот, охваченный тревогой, я опустил ее на траву, убеждая и заклиная посмотреть мне в глаза и увидеть, как безумно я ее желаю.
Наконец она проговорила глухим голосом:
– Что ж… Пусть между нами все будет кончено, Микаэль Пилигрим, и пусть это будет последней моей попыткой найти любовь. Я ничуть не удивляюсь, что понравилась тебе: я ведь – единственная молодая женщина на корабле, отважившаяся пуститься в это мучительное плавание, ты же – единственный приятный мужчина среди всех этих ужасных людей. Но когда путешествие наше кончится, ты быстро забудешь меня. Хочу надеяться, что и мне это удастся сделать столь же легко… Ради Бога, Микаэль, не смотри мне в глаза – у меня дурные глаза, любимый…
Разумеется, я знал, что бывают люди, которые, не желая никому зла, могут тем не менее сглазить и человека, и животное. Так меня учили, и много рассказов, особенно в Италии, подтверждают справедливость этих воззрений. Мой наставник, доктор Парацельс [2], тоже верил, что дурной глаз может погубить даже плодовое дерево. Но именно на основании таких вот наговоров жену мою Барбару сожгли на костре в немецком епископском городе, хотя она была почти невинна, и в отчаянии я отмел тогда как предрассудки и проявления людской злобы все те доказательства, которые во множестве собрали гонители несчастной женщины. Таким образом я стал в глубине души склоняться к ереси…
И еще я не в силах был поверить, что прекрасное лицо Джулии может быть обезображено дурными глазами, и потому, услышав ее слова, рассмеялся. Возможно, смех этот был немного принужденным, но я поклялся, что не боюсь ее взгляда, и в конце концов она, сильно закусив губу, отвела руки от лица. Светлые и прозрачные, как вода в ручье, посмотрели ее испуганные очи в мои глаза. И тут кровь застыла у меня в жилах, а сердце замерло в груди, ибо когда мне открылась правда, я воззрился на Джулию, столь же онемевший и потрясенный, как и она сама.
Глаза ее были сияющими и прекрасными, но тем не менее делали лицо зловещим, стоило человеку приглядеться к ним поближе. Ведь они были совершенно разными! Левый глаз – голубой, как море, а правый – карий, как орех. Никогда еще не видел я ничего подобного, хотя и учился в знаменитых университетах. Никогда ни о чем таком не слышал – и напрасно пытался найти естественное объяснение этому удивительному явлению.
Долго смотрели мы так друг на друга; я невольно отпрянул от Джулии и сел чуть дальше, не отрывая взгляда от этих глаз. Наконец и она села и прикрыла обнаженную грудь. Я весь похолодел, и по спине у меня забегали мурашки, когда я подумал о том, под какой же несчастливой звездой я родился и какие злые силы определили мою судьбу, если единственная женщина, которую я любил, была сожжена на костре, когда же сердце мое во второй раз потянулось к прелестной девушке, то оказалось, что и она проклята Богом и должна прятать свое лицо, чтобы не пугать других людей. Какое-то проклятие тяготело над моей жизнью, а может, во мне самом была заключена какая-то неведомая сила, привлекавшая ко мне то, что люди считают колдовством. Я вспомнил, что Джулия с первой же минуты притягивала меня, как магнитом, и уже не мог поверить, будто лишь наша молодость бросила нас друг другу в объятия; нет, в глубине моей души зародились подозрения, что в нашей встрече было что-то пугающее и таинственное.
