Я никогда не испытывал приятельских чувств к Шарпантье, и сейчас, проехав двадцать миль, мы не перебросились и словом. Он ехал, нахмурив брови, с опущенной головой. Несколько раз я спросил, о чем он думает, надеясь рассеять его тоскливое настроение. Он отвечал, что думает о задании. Такой ответ удивил меня: я никогда не заблуждался относительно его умственных способностей, но все же не мог поверить, что кто-то столь серьезно задумается по поводу столь простой задачи. В конце концов мы добрались до Базоше, где ему предстояло поехать на юг, а мне – на север. Шарпантье обернулся в седле и как-то необычно посмотрел на меня.
– Что вы думаете об этом, бригадир? – спросил он.
– О чем?
– О нашей миссии.
– Довольно простое задание.
– Вы уверены? Почему тогда император раскрыл нам свои планы?
– Потому что он высокого мнения о наших способностях.
Мой напарник хохотнул в манере, которую я нашел весьма раздражающей.
– Могу я узнать, что вы собираетесь предпринять, когда обнаружите пруссаков на пути? – спросил он меня.
– Я выполню приказ.
– Но вас убьют.
– Вполне возможно.
Он снова засмеялся, да так оскорбительно, что я схватился за рукоять сабли. Но не успел я сказать все, что думаю о его тупости и нахальстве, как он развернул лошадь и что есть сил поскакал по дороге. Когда его высокая меховая шапка скрылась за гребнем холма, я поскакал своей дорогой, размышляя над словами Шарпантье. Порой я просовывал руку под мундир, чтобы услышать шорох бумаги на груди. Ах, эта дорогая бумага вскоре превратится в серебряную медаль, которую я давно надеялся получить! Всю дорогу от Брена до Сермуаза я думал о том, как встретит меня матушка, как увидит медаль.
Я остановился, чтобы дать Виолетте передохнуть и подкрепиться, на холме неподалеку от Суассона. Поляна была окружена старыми дубами. В ветвях гнездилось столько ворон, что их карканье заглушало голоса. От хозяина постоялого двора я узнал, что Мармон{93} отступил два дня назад, а пруссаки перешли Эн. Час спустя в тусклом свете я обнаружил их караулы справа на вершине холма. А ночью, когда темнота сгустилась, север горел от бивуачных костров.
Когда я услыхал, что Блюхер находится здесь уже два дня, то был немало удивлен: неужели император не знал о том, что местность, через которую он послал меня, оккупирована врагом. Тем не менее слова, которыми он ответил Шарпантье: «Солдаты не имеют права ничего менять. Их удел – подчиняться приказам», не выходили у меня из головы. Я должен следовать по пути, указанному мне императором, пока Виолетта в состоянии переставлять копыта. Путь от Сермуаза до Суассона лежал по холмам. Дорога шла то вверх, то вниз. По обе стороны стояли сосновые леса. Я не снимал руку с эфеса сабли и держал палец на спусковом крючке. Война в Испании научила меня ехать быстро по открытой местности и замедлять шаг там, где предстояло обогнуть поворот.
Так я добрался до деревенского домика, стоявшего справа от дороги, сразу за деревянным мостиком через Крис. Женщина, работающая в поле, крикнула мне, что в Суассоне находятся пруссаки. Небольшая партия улан была здесь около полудня, появление дивизии ожидалось к полуночи. Я не стал слушать дальше – вонзив шпоры в бока Виолетты, я галопом помчался в город.
Трое улан стояли в начале главной улицы. Лошадей они привязали, а сами болтали и курили трубки, каждая длиной с мою саблю. Я их хорошо рассмотрел, так как их освещал свет из открытой двери. Они, однако, успели заметить серый бок Виолетты, промелькнувший мимо них, и мой черный плащ. Еще через несколько секунд я врезался в толпу людей, сгрудившихся у открытых ворот. Одного из них Виолетта сбила с ног, и он свалился на землю, другого я чуть не зарубил – промахнулся. Раздались выстрелы карабинов, но я успел скрыться за углом, избежав пуль и даже не услышав их свиста. Мы с Виолеттой были достойны друг друга: она неслась со скоростью молнии, искры так и рассыпались во все стороны из-под ее копыт. Я приподнялся на стременах с саблей в руке. Кто-то кинулся мне под ноги, попытавшись остановить лошадь. Я ударил его саблей по руке, он громко вскрикнул. Двое гнались за мной. Одного из всадников я зарубил, а другого обогнал. Буквально через минуту я, уже оставив город позади себя, мчался по широкой, обсаженной с двух сторон осокорями дороге. Поначалу еще слышался стук копыт где-то за моей спиной, но постепенно он затихал и затихал, так что я уже не отличал его от стука своего сердца. Я решил передохнуть, остановился и прислушался, но ничего не услышал. Похоже, погоня прекратилась.
Я спешился и повел лошадь в небольшую рощицу, где шумел ручей. Там я напоил ее, обтер потные бока и угостил парой кусочков сахара, который вымочил в коньяке из фляги. Виолетта устала от тяжелой погони, но удивительно быстро, уже через полчаса, пришла в себя. Когда мы двинулись в путь, по прыжкам и упругому ходу лошади я понял, что обязательно доберусь в Париж, а если этого не случится, не Виолетта будет тому виной.
Должно быть, я находился в самом сердце вражеских порядков. Я слышал, как гортанные немецкие песни разносятся по окрестностям из придорожного дома. Тогда я свернул с дороги в поле, чтобы объехать его. Чуть позже дорогу мне преградили два человека (ночь тогда была безоблачной и лунной) и что-то закричали мне вслед по‑немецки, но я промчался, не обратив на них никакого внимания, а стрелять они не решились, так как мундиры их гусар и наши очень похожи. В таких ситуациях так и надо поступать, может, вас примут за глухого.
Дивная луна сияла в небе, на дороге лежали длинные черные тени деревьев. Было светло и тихо. Пейзаж казался удивительно мирным. Лишь далеко виднелись отблески пожара. Я не забывал, что мне отовсюду угрожает опасность, и, глядя в тишине ночи на отсветы далекого пожара, я испытывал волнение и какой-то мистический ужас. Но меня нелегко сбить с толку, слишком много необычного я повидал. Я тихонько напевал себе под нос песенку и вспоминал о Лизетте, с которой рассчитывал встретиться в Париже. Я так увлекся своими воспоминаниями, что, повернув, налетел на шестерых немецких драгун, рассевшихся у дороги вокруг костра.
Я превосходный солдат. И это не хвастовство, так оно есть на самом деле. Я способен за мгновение взвесить все шансы и выбрать наилучший, будто бы обдумывал решение не один день. Сейчас в моей голове вспышкой промелькнула мысль: меня станут преследовать, а моя лошадь измотана до предела после того, как проделала двенадцать длинных лиг. Но лучше быть преследуемым, чем повернуть назад. Будь подо мной свежая лошадь, я бы все равно отчаянно рисковал, но сейчас предпочел бы оказаться ближе к Сенли, чем к Суассону.
