Его любимый вопрос. На этот раз Мериамон могла ответить:
— Так пожелали боги.
— Почему теперь?
— Это известно богам.
— Иногда, — сказал он, — ты просто приводишь в отчаяние.
Мериамон рассмеялась. Слишком давно она не делала этого.
— Значит, я такая же, как все вы.
— Мы не… — Он не закончил. Умница. — Так легко забыть, кто ты такая.
На это она ничего не ответила. Нико вздрогнул, загремев оружием.
— Ладно. Ты все-таки человеческое существо. Есть хочешь?
Ее желудок громко ответил за нее. Нико расхохотался.
— Тогда пошли. Надо расшевелить поваров.
Наверное, ей никогда не понять этих эллинов. То они полны священного трепета, то тут же насмехаются над всем, и всегда у них есть всему объяснение. Нико объяснил Мериамон все, происшедшее с ней, завтракая хлебом и медовым вином, сидя перед шатром Таис, рядом с Сехмет, которая тоже завтракала свежепойманной крысой.
— Все ясно, — сказал он. — Тебе нужен был знак, что ты не потерпела поражение с Александром. Боги привели его сюда. Поэтому… оно… вернулось к тебе. — Нико помолчал. Даже он не смог дать имя ее тени. — Теперь будет легче ждать?
— Нет, — ответила она. Он не слушал.
— Интересно, что бы сказал Аристотель? Сам я не много учился у него, но Птолемей рассказывал мне обычно о занятиях, и Александр часто вспоминает о них. Разум и логика — для Аристотеля все. Он даже поступки богов рассматривал бы с точки зрения разума.
— Богам не обязательно быть разумными, — сказала Мериамон.
— Но они разумны, — заметил Нико. — Мы просто этого не видим, потому что не может смотреть слишком далеко. Если бы мы могли понять ум Зевса, мы бы сами стали, как Зевс.
— Глупости.
Нико удивленно вытаращил на нее глаза.
— Я понимаю, что это значит, — сказала она. — Твой Аристотель так гордится своим умом, что считает себя способным понять замысел бога?
— Аристотель говорит, что мир — явление разумное, и разум — главный дар мужчины.
— А женщины?
— Женщины, — сказал Нико, — порождение слабого семени. У них нет собственного разума, и они подчиняются управлению и разуму мужчин.
Мериамон громко рассмеялась.
— Аристотель говорит такое?
— Аристотель самый мудрый философ в Греции.
— Ага, — сказала она, — философ, лучший друг мудрости. Я уверена, если бы он пользовался своими глазами вместо своего разума, он бы увидел, как он глуп.
— Слышал бы это Александр! — вспыхнул Нико.
— Александр тоже глупец, — заявила Мериамон. — Все мужчины такие. Мир разумен? Мир логичен? Насколько я вижу, ничего подобного!
— Ты женщина и чужестранка. Откуда ты знаешь, что ты видишь?
— У меня есть глаза, — ответила она.
— Но понимаешь ли ты, что они тебе говорят?
Она взглянула на него. Просто взглянула. Нико быстро отвел и опустил глаза. Но все-таки сказал:
— Ты не философ. Тебе не понять.
— А тебе?
— Ладно, — сказал он, — мне тоже. Но это греческая штука. Мы, македонцы, тоже греки, и она перешла к нам. Вот почему Александр так хорошо разбирается в учении Аристотеля. У него есть для этого и ум, и характер.
— А у меня нет, — сказала Мериамон, — мне она не нужна.
— Конечно, не нужна.
Ей захотелось выплеснуть остатки вина ему в лицо. Упрямый, дерзкий эллин. Вместо этого она поставила чашу и сказала:
— Я хочу принять ванну. И тебе бы тоже не мешало.
Она не стала ждать, что он ответит. Слуги были наготове с водой и ванной, и Филинна ждала, как она делала каждое утро, хотя Таис не вставала раньше полудня, если ей не мешали. Мериамон было приятно смыть грязь, пот и следы долгого дня и долгой ночи, а вместе с ними немного дурного настроения.
Было невыразимо радостно сознавать, что ее тень вернулась, и чувствовать ее присутствие там, где еще недавно была лишь гулкая пустота. Но в итоге ничто не изменилось. Она не оказалась ближе к стране Кемет.
Она совсем не удивилась, когда увидела, кто ждет ее, когда вышла после купания, чистая, причесанная и одетая, и уже начинающая чувствовать сонливость. Она ждала этого, она этого боялась.
Евнух Барсины низко поклонился, покосившись темными глазами на ее тень. Она лежала смирно. О том, где она побывала, разговоров не было. Больше она не покинет Мериамон.
Мериамон наклонила голову и ждала.
— Госпожа, — сказал евнух, — моя госпожа просит…
Мериамон вздохнула.
— Иду, — сказала она.
Шатер был тот же самый. Ничего не изменилось. Воздух был неподвижен, женщины ходили только из спальни в другую комнату и обратно. Нужно было решиться, чтобы выйти наружу и увидеть солнце, нужно было долго собираться с духом, чтобы закутаться в покрывала и сходить на базар. Мериамон подозревала, что они не в силах решиться на такое дважды. Ей было их почти жаль, хотя они и были персы.
Во внешней комнате, где ей пришлось ждать бесконечно долго, не было никого. Во внутренней была только Барсина, а около ее ног сидел евнух.
Но Барсина изменилась. Срок родов приближался, она очень растолстела, но была спокойна. Сидя на резном, обитом ковром кресле, в широком одеянии пурпурного цвета, густо затканном золотом, она казалась изображением божества.
Ее ясные глаза рассматривали Мериамон с пристальным интересом.
— Ты хорошо выглядишь, — сказала она.
— Я хорошо себя чувствую, — ответила Мериамон.
— Так и его величество говорил мне. Ревность?
Мериамон удивилась. Вроде бы нет.
Только интерес, и если не тепло, то что-то вроде сочувствия.
— Надеюсь, — сказала Мериамон, — что мои сиделки не слишком дорого заплатили за то, что позволили мне убежать?
— Царь разобрался с ними, — ответила Барсина.
— Милостиво?
— Очень, — сказала Барсина. — Он отослал их с эскортом обратно к их отцам. Он сказал им, что в его армии нет места для дураков. Может быть, Великий Царь найдет им лучшее применение.
Мериамон медленно вздохнула.
— Это не наказание.
— Нет? Их отцы предпочли бы не получать их обратно. Ведь они же были пленницами, а весь мир знает, что варвары делают с женщинами, которых захватили.
— Но не Александр.
— Мир еще не очень хорошо знает его. Они видят в нем только варвара, не больше. К тому же он так молод.
— Гор молод, и эллинский Дионис. Но они все равно боги.
— Если бы их жизнь была коротка, знали бы их как богов?
За этим спокойствием скрывался острый ум. Мериамон признала это, наклонив голову, даже с легкой улыбкой.
— Ты знаешь, кто такой Александр.
— Это может увидеть и слепой, — сказала Барсина.
