То, чего никто, кроме любителя тюльпанов, и притом завистливого любителя, никогда не мог бы открыть (то есть обнаружить существование луковичек и замыслов заключенного), было обнаружено или, во всяком случае, предположено Бокстелем.
Мы видели, что под именем Якоба, а не под именем Исаака, ему удалось сдружиться с Грифусом. Пользуясь его гостеприимством, в продолжение уже нескольких месяцев он спаивал старого тюремщика самой лучшей можжевеловой настойкой, какую только можно было найти на всем протяжении от Текселя до Антверпена.
Он усыпил его подозрения, ибо мы видели, что старый Грифус был недоверчив, — он усыпил, повторяем, его подозрения, убедив, что намерен жениться на Розе.
Он льстил его самолюбию тюремщика, так же как и его отцовской гордости. Он льстил самолюбию тюремщика, обрисовывая ему в самых мрачных красках ученого узника, которого Грифус держал под замком и который, по словам лицемерного Якоба, вошел в сношения с дьяволом, чтобы вредить его высочеству принцу Оранскому.
Вначале он имел также некоторый успех и у Розы, и не потому, что внушил ей симпатию к себе — Розе всегда очень мало нравился мингер Якоб, — но он так много говорил о своей пылкой страсти к ней и о желании жениться, что вначале не возбудил у девушки никаких подозрений.
Мы видели, как, неосторожно выслеживая Розу в саду, он себя выдал и как инстинктивные опасения Корнелиуса заставили обоих молодых людей быть настороже.
Но заключенного особенно встревожило — наш читатель, наверно, это помнит — безмерное неистовство, охватившее Якоба, когда он узнал, что Грифус растоптал луковичку.
В ту минуту оно было тем более велико, что он, хотя и подозревал, что у Корнелиуса должна быть вторая луковичка, все же не был уверен в этом.
Тогда он стал подсматривать за Розой и следить за ней не только в саду, но и в коридоре.
Но так как там он следовал за ней в темноте и босиком, то его никто не замечал и не слышал, за исключением того случая, когда Розе показалось, что она видела нечто вроде тени на лестнице.
Но все равно уже было поздно: Бокстель узнал из уст самого заключенного о существовании второй луковички.
Одураченный уловкой Розы, когда она притворилась, что сажает луковичку в грядку, и не сомневаясь в том, что вся эта маленькая комедия была сыграна с целью заставить его выдать себя, он удвоил предосторожности и пустил в ход всю изворотливость своего ума, чтобы выслеживать других, оставаясь при этом незамеченным.
Он видел, как Роза пронесла из кухни отца в свою комнату большой фаянсовый горшок.
Он видел, как Роза усиленно мыла в воде свои прекрасные руки, запачканные землей, когда она приготавливала наилучшую почву для тюльпана.
Наконец он нанял на каком-то чердаке, как раз против окна Розы, небольшую комнатку. Там он был достаточно далеко для того, чтобы его можно было обнаружить невооруженным глазом, и достаточно близко, чтобы с помощью подзорной трубы следить за всем, что творилось в Левештейне, в комнате Розы, как он следил в Дордрехте за всем тем, что делалось в сушильне Корнелиуса.
Не прошло и трех дней со времени его переселения, как у него уже не оставалось никаких сомнений.
С самого утра, с восходом солнца, фаянсовый горшок стоял на окне, и Роза, подобно очаровательным женщинам Мириса и Метсю, также появлялась в окне, обрамленная первыми зеленеющими ветвями дикого винограда и жимолости.
По взгляду, каким Роза смотрела на фаянсовый горшок, Бокстель мог ясно определить, какая в нем находится драгоценность.
В фаянсовый горшок была посажена вторая луковичка, то есть последняя надежда заключенного.
Если ночи обещали быть очень холодными, Роза снимала с окна фаянсовый горшок.
Она поступала так по указаниям Корнелиуса, опасавшегося, как бы луковичка не замерзла.
Когда солнце становилось слишком жарким, Роза с одиннадцати утра до двух часов пополудни снимала фаянсовый горшок с окна.
Это опять-таки делалось по указаниям Корнелиуса, опасавшегося, чтобы земля не слишком пересохла.
Наконец стебель цветка показался из земли, и Бокстель окончательно убедился в своей догадке: хотя тюльпан не достиг еще и дюйма вышины, но благодаря подзорной трубе для завистника не оставалось никаких сомнений.
У Корнелиуса были две луковички, и вторую он доверил любви и заботам Розы.
Ведь и любовь двух молодых людей, безусловно, не осталась тайной для Бокстеля.
Следовательно, надо было найти способ похитить эту луковичку у забот Розы и у любви Корнелиуса.
Только это была нелегкая задача.
Роза охраняла свой тюльпан, подобно матери, оберегающей своего ребенка; нет, еще заботливее — подобно голубке, выводящей птенцов.
Роза целыми днями не покидала своей комнаты, и, что еще удивительнее, она не покидала своей комнаты и вечерами.
В продолжение семи дней Бокстель безрезультатно следил за комнатой Розы: хозяйка не покидала ее.
Это были те семь дней ссоры, которые сделали Корнелиуса таким несчастным, лишив его всяких известий одновременно и о Розе и о тюльпане.
Но будет ли Роза вечно в ссоре с Корнелиусом? Похитить тюльпан стало бы тогда еще труднее, чем это сначала предполагал мингер Исаак.
Мы говорим «похитить», так как Исаак просто-напросто решил украсть тюльпан. И так как выращивание цветка было окружено глубокой тайной, так как молодые люди тщательно скрывали от всех существование цветка, то, конечно, его, Бокстеля, известного тюльпановода, скорее сочтут хозяином тюльпана, чем какую-то молодую девушку, не осведомленную во всяких тонкостях цветоводства, или преступника, который осужден за государственную измену, которого держат под тщательным надзором и которому было бы трудно из своего заключения отстаивать свои права. К тому же, раз он будет фактическим владельцем тюльпана (а когда дело касается предметов домашнего обихода и вообще движимого имущества, фактическое обладание является доказательством собственности), то премию, конечно, получит он и вместо Корнелиуса увенчан будет, конечно, он, и тюльпан, вместо того чтобы быть названным Tulipa nigra Barlœnsis, будет назван Tulipa nigra Boxtellensis, или Boxtellea.
Мингер Исаак еще не решил, какое из этих двух названий он даст черному тюльпану, но так как оба они обозначали одно и то же, то этот вопрос был не так уж важен.
Главное заключалось в том, чтобы украсть тюльпан.
Но, для того чтобы Бокстель мог это совершить, нужно было, чтобы Роза выходила из своей комнаты.
Поэтому Исаак, или Якоб, как вам будет угодно, с истинной радостью убедился, что вечерние свидания возобновились.
В первые дни, когда Роза отсутствовала, он использовал для обследования двери ее комнаты.
