Или это безразличие. Мне совсем не интересно, что будет дальше и чем всё закончится. Если всё это время я как-то опасался за свою жизнь, потому что боялся её потерять, то сегодня уже не боюсь.
Я неожиданно начинаю понимать, что жизнь — это не просто физическое существование, когда ешь, спишь, смотришь телевизор, встречаешься с женщиной, тратишь деньги на всякую ерунду, правдами и неправдами побеждаешь более слабого… Есть, оказывается, и какое-то иное существование, в котором нет невозможного и недостижимого. Мелочи сами собой опускаются на дно, а ты паришь над ними, и перед тобой открываются новые горизонты… Гершон доказал мне это. И только в этом необычном существовании настоящее счастье, которого, как оказывается, хотят все, даже такие законченные циники, как бывшие российские менты.
…Я сижу в своём кресле и не шевелюсь. За стеной в соседней палате Шауль о чём-то разговаривает с охранником. Не буду его пока звать. Мы здесь вдвоём с Гершоном. И нам не скучно.
…Мы по-прежнему стоим с ним в быстро сгущающихся сумерках у входа в ресторан «Эль Дженераль». Нам больше не о чем говорить. Да и так всё понятно. Кто-то окликает его из ресторана, и Гершон уходит. Через минуту начнётся танго, может быть, даже пока ещё не написанная Матосом Родригесом «Кумпарсита», и опять всё поплывёт, словно в тумане.
Очень хочется зайти внутрь и посмотреть, что же там происходит, но я уже никогда туда не зайду. Просто не смогу…
— Даниэль, ты уже здесь? — доносится вкрадчивый голос Шауля. — Вернулся? А где Гершон?
С трудом открываю глаза и выдавливаю каким-то хриплым чужим голосом:
— Он не вернётся. Потому что ему там лучше. Это его решение.
Некоторое время Шауль молчит, потом совсем тихо отвечает:
— Может, он прав. Эх, себе бы найти такое место… Ты ещё полежишь или будешь вставать?
Я молча поднимаюсь и иду за ним следом. А навстречу охранник, который с улыбкой счастливого идиота, радостно сообщает:
— Шеф только что звонил и интересовался, всё ли у нас в порядке. Говорит, что, мол, сутки, отпущенные на эксперименты, истекли, и пора вам собираться. Лавочка закрывается. Велел передать, чтобы вы были готовы. Вы и ваш третий.
— Какой третий? — удивляюсь я.
— Гершон, — шепчет Шауль. — В конторе пока не знают, что он не вернётся…
— Я для вас кофе приготовил, — радуется охранник, — на прощанье…
— Дай телефончика позвонить, — протягиваю руку, — тоже на прощанье.
— Ну, вот опять, — хмурится цербер, — шеф узнает — вылечу с работы из-за вас к чёртовой матери!
Но телефон даёт и деликатно удаляется в коридор покурить.
— Лёха, привет! — набираю я Штруделя. — Как дела? Как здоровье?
— Ничего, нормально. — Голос Лёхи какой-то глухой и отстранённый. — Я в больнице сейчас. Не могу говорить. Перезвоню позже… — И гудки в трубке.
Что-то с ним не так. Я понимаю, что всякое может быть — рана воспалилась, самочувствие не очень, но я-то прекрасно знаю своего бывшего напарника, который никогда не унывает, как бы ему хреново ни было. Одно утешает: если он пообещал перезвонить, то сделает это непременно. Только бы это не затянулось по времени, которого, судя по всему, у нас почти не осталось.
— Что там у Алекса? Какие-то нехорошие новости? — Шауль настороженно вглядывается в моё лицо.
— Пока не знаю. Он обещал перезвонить позже. А сейчас он в больнице…
Шауль роняет чашку с кофе, которую приготовил для него охранник, и хватается за голову:
— Ты понимаешь, что происходит? Он бы сам в больницу не пошёл! Его определённо взяли, и, может быть, он вообще не в больнице!
— А где?
— Да мало ли где!.. Я теперь абсолютно уверен, что он нам ничем не сможет помочь. Нужно выбираться самим.
Минут пять я расхаживаю из угла в угол и напряжённо раздумываю. Потом у меня в голове рождается план — отчаянный и безрассудный, почти без надежды на успех, но никаких других вариантов нет.
— Слушай, Шауль, — обращаюсь к своему товарищу по несчастью, — ты видел по телевизору фильмы, в которых какой-нибудь Сталлоне или Шварценеггер в одиночку крошат целую кучу врагов? Так вот, единственный наш шанс выбраться отсюда — это поиграть самим в такие военные игрушки…
— Ты шутишь?!
— Мне сейчас не до шуток. Есть более простой вариант — послушно подставить лоб под пулю, и, как я понял, твои приятели с удовольствием нажмут на курок. Лично меня этот вариант совершенно не устраивает.
— Что мы должны делать? — Шауль поджимает губы, и лицо его становится серым.
— Делать, в основном, буду я, ты меня только страхуй… А поступим мы так. Обезоружим нашего охранника и заберём у него пистолет и телефон. Это нам пригодится, чтобы убрать тех двоих, что у входа в отделение. Думаю, у меня это получится, ведь они вовсе не ожидают активности от нас. Мы для них — хилые ботаники…
— Неужели ты стрелять в кого-то собрался?! — Шауль смотрит на меня испуганными глазами.
— Только по необходимости.
— Ой, не знаю…
— Разве ты не понимаешь, что тебя ждёт?
— Может, всё обойдётся? Я не думаю, что наш шеф способен зайти так далеко. Он вовсе не кровожадный человек…
— И не нажмёт на курок, когда ты подставишь лоб? — напоминаю я. — Не смеши меня!
— Давай подождём ещё немного…
— Вам звонят. — Охранник заглядывает в дверь с сигаретой в зубах и протягивает мне свой телефон. — Только очень быстро! Ох, подставите вы меня…
В трубке голос Лёхи, взволнованный и срывающийся:
— Слушай меня и не перебивай. Я попросил телефон у одного старичка в курилке. Мой прослушивают, и все наши разговоры записывают… Нас со всех сторон обложили. Меня взяли сразу после того, как вы ушли. Сейчас я в больнице, но не в вашей, а в другой. Допрашивали, но я включил дурака и твержу, что ничего о ваших планах не знаю и из ваших разговоров ничего не понял. Я же полицейский, а не учёный… Велели мне сидеть тихо и не рыпаться, а на твои телефонные звонки отвечать нормально и спокойно, чтобы не спугнуть тебя и быть в курсе ваших дел…
— Понял. Что ещё?
— А теперь самое главное и неприятное. Все эти люди, которые перемещались во времени и вернулись назад, погибли. Кто-то попал под машину. У кого-то взорвался дома баллон с газом. Кто-то выпал из окна. Женщину прирезали наркоманы в подъезде… Короче, ты понимаешь, что вас ждёт?
Губы у меня предательски дрожат, но я стискиваю зубы и бормочу:
— Всё понимаю. Лёша. Будем выбираться отсюда самостоятельно.
— Прости, брат, что не могу помочь. Я себе этого никогда не прощу. Вроде бы здоровый мужик, никогда в жизни слезинки не проронил, а сейчас…
