Я уже упоминал, что дальний конец подвала был освещен тусклым светом, который лился из окошка в стене под самым потолком. Вглядевшись, я увидел, как высокий, крепкий человек мелькнул в полоске света и вновь скрылся в темноте. От неожиданности меня забила дрожь. Через мгновенье я увидел казацкую шапку и огромную фигуру – здоровенного детину с саблей у пояса. Даже Этьен Жерар растерялся, оказавшись в темноте наедине с эдаким чудищем.
Но мое замешательство длилось недолго.
– Спокойствие, – приказал я себе. – Разве я не гусар, не бригадир тридцати одного года от роду и разве не мне император доверил столь важное задание?
Да этому типу в подвале следовало больше бояться меня, чем мне его. И я понял: он сам напуган, ужасно напуган. Это было видно по его согнутым плечам, быстрым шагам, по тому, как он забежал за бочки, словно крыса в нору. Кроме того, это ведь он удерживал дверь, а не ящики или бочонок, как я думал вначале. Следовательно, бежал и скрывался он, а я за ним гонюсь. Я весь собрался в мощный монолит, когда последовал за ним в темноту. Этот грабитель с севера поймет, что имеет дело не с беззащитным птенцом. В этот момент я был на высоте!
Поначалу я поостерегся зажигать свечу, не желая делать из себя мишень. Но после того как ударился подбородком о какой-то ящик и зацепился за что-то шпорами, подумал, что чем смелее буду действовать, тем лучше. Я зажег свечу и с обнаженной саблей бросился вперед.
– Выходи, негодяй! – воскликнул я. – Тебя уже ничего не спасет. Наконец ты получишь то, что заслужил.
Я поднял свечу повыше и увидел голову над бочкой. На папахе сверкала золотая кокарда. Выражение его лица говорило о том, что это офицер и представитель высшего общества.
– Месье! – крикнул он на превосходном французском. – Я сдаюсь, если вы дадите слово, что сохраните мне жизнь. Но если вы откажетесь дать подобное обещание, я так просто не сдамся.
– Сир, – сказал я. – Французы знают, как обращаться с пленными. Я даю слово пощадить вас.
После этого он положил саблю на крышку бочонка, а я поклонился, прижав свечу к сердцу.
– Кого я имел честь взять в плен? – задал я вопрос.
– Мое имя – граф Боткин. Я состоял на службе в Его императорского величества Донском казачьем полку, – ответил он. – Мы прибыли в Сенли на разведку. И так как не обнаружили следов вашего присутствия, решили здесь заночевать.
– Будет ли неучтивостью, – спросил я, – если я поинтересуюсь: как вы очутились в этом погребе?
– Это проще простого, – ответил он. – Мы собирались уходить с утра. Озябнув после переодевания, я подумал, что стаканчик-другой вина не навредит, поэтому спустился в подвал. В то время, что я рыскал в темноте, дом был атакован, да так внезапно, что, когда я выбрался на лестницу, все уже закончилось. Мне надо было подумать, как теперь выйти из положения. Вот я и спустился вниз, в дальний подвал, где вы меня и обнаружили.
Я подумал о том, как повел бы себя старина Буве, попав в подобные обстоятельства, и слезы подступили у меня к глазам. Что дальше? Понятно, что русский граф, находясь в дальнем подвале, не мог слышать боя. Он не знал о том, что дом снова перешел в руки наших врагов. Если ему станет это известно, то я стану его пленником, а не он моим. Как же быть? Я растерялся, но вдруг мне пришла в голову неожиданная мысль, так что я даже сам себе удивился.
– Граф Боткин, – обратился я к нему, – мне предстоит непростая задача.
– А именно? – спросил он.
– Ведь я гарантировал вам безопасность.
У него глаза полезли на лоб.
– Но вы же не отказываетесь от данного слова? – воскликнул он.
– Случись самое худшее, я предпочту умереть, защищая вас, – ответил я.
– Что же тогда? – спросил он.
– Давайте начистоту, – сказал я. – Вам следует знать, что наши, особенно поляки, ненавидят казаков. От одного вида вашего мундира они приходят в бешенство. Человека в мундире казака они готовы разорвать на части, не считаясь даже с запретами.
Мои слова и тон, которым я их произносил, заставили русского побледнеть.
– Это же ужасно, – сказал он.
– Ужасно, – согласился я. – Если мы выйдем из подвала вдвоем, то я не дам за вашу жизнь и ломаного гроша.
– Я полностью полагаюсь на вас, – произнес он. – Что вы предлагаете? Может быть, я останусь здесь?
– Хуже быть не может.
– Почему?
– Потому что наши ребята рано или поздно захотят спуститься в подвал. Тогда они разорвут вас на части. Нет, нет, я должен выйти и остановить их. Но если они увидят чертов мундир, я за них не поручусь.
– Может, мне переодеться?
– Прекрасно! – поддержал я его. – Так мы и сделаем. Снимите свой мундир и наденьте мой. Мой мундир сделает вашу особу священной для каждого французского солдата.
– Я не так опасаюсь французов, как поляков.
– Мой мундир защитит вас от всех.
– Как я могу отблагодарить вас? – воскликнул граф. – Но во что оденетесь вы?
– Я надену ваш мундир.
– И, возможно, станете жертвой собственного благородства!
– Я должен рискнуть, – ответил я. – Не беспокойтесь, когда я облачусь в ваш мундир, сотни сабель сразу же окажутся передо мной. «Стоять, – закричу я. – Это я – бригадир Жерар». Они узнают меня, и тогда я скажу им о вас. Под защитой моего мундира вам нечего опасаться.
Дрожащими руками граф торопливо расстегивал китель. Его сапоги и бриджи были похожи на мои – не было необходимости их снимать. Я передал ему свой китель, доломан, кивер, ремень и саблю в ножнах. Взамен забрал его высокую папаху из овчины, золотую кокарду, обшитую мехом шинель и кривую казачью саблю. Не сомневайтесь, при обмене одеждой я не забыл о бесценном пакете.
– А сейчас, – произнес я, – я должен привязать вас к бочке.
Русский запротестовал, но я со своим боевым опытом научился не забывать ни о каких рисковых моментах. Мог ли я быть уверен в том, что он, после того как повернусь к нему спиной, не сориентируется, как сложилось все на самом деле, и не расстроит мои планы? Я шесть раз обвязал его веревкой вокруг бочки и затянул крепкий узел за спиной. Если ему взбредет в голову подняться наверх, то он должен будет тащить на спине тысячу литров доброго французского вина. Я закрыл за собой дверь второго подвала, чтобы он не слышал, что происходит в первом, отбросил свечу и поднялся по лестнице в кухню. Хотя там было не больше двадцати ступеней, поднимаясь по ним, я успел передумать обо всем, что еще надеялся совершить. Такие же чувства я испытывал при Эйлау, когда лежал со сломанной ногой и видел, как на меня во весь опор несутся вражеские кони. Я твердо знал, что, дайся я в руки, тут же буду застрелен на месте как переодетый шпион. Но это будет замечательная смерть – смерть при исполнении личного приказа императора. Я расчувствовался, представив, как в «Мониторе» появится некролог в пять-семь строк. Паляре удостоился восьми, а я уверен, что подвигов он совершил намного меньше меня.
