Хан Джанибек тоже в эту ночь решил воспользоваться кромешной тьмой. Несколько мешков с порохом были подложены под правую стену, где меньше всего неприятель ожидал штурма. Да и понимал крымский полководец, что защитники крепости доведены до полного изнурения и, скорее всего, ничего не услышат. Впервые в этом противостоянии казачий атаман не смог предугадать действия соперника, хотя и делал все совершенно правильно.
Над настилом показалась татарская голова в меховой шапке. Кобелев рубанул от плеча и раскроил череп непрошеному гостю, но при этом сам едва устоял на ногах. Дым не давал дышать. И без того нездоровое сердце атамана с превеликим трудом выдерживало каждый день штурма. Он сделал шаг назад, чтобы перевести дух. Когда поднял голову, то увидел перед собой еще одного крымца, но уже идущего по настилу. Атаман собрал в кулак оставшиеся силы, выписал в воздухе четыре хитрых дуги и нанес удар с резким оттягом чуть ниже неприятельского уха. Косматая, черная голова прокатилась по доскам и свалилась вниз прямо в толпу сражающихся. Кобелев опустил саблю, тяжело переводя дух. Вдруг мелькнул где-то рядом листовидный наконечник пики. В следующее мгновение сразу четыре острия вонзились в тело атамана. Били снизу из-под настила.
— Вот же ж нехристи! — успел сказать атаман и тут же был поднят на копья. Уже мертвое тело бросили на землю, топтали ногами, плевали, изрыгая самые гнусные проклятия. Подскочивший с визгом татарин отсек голову, схватил ее за волосы и, подняв на уровне своего лица, стал яростно потрясать, забрызгивая алыми каплями себя и сгрудившихся вокруг.
Оставшиеся в живых защитники оказывали невиданное по своей ярости сопротивление, стараясь как можно дороже отдать свои жизни. Но разрозненные по крепости силы их стремительно таяли. И вот уже только в одном месте идет отчаянная борьба. Монах Савва в предутренней тьме больше походил на огромного черного кота, чем на представителя рода человеческого. Он то высоко подпрыгивал и бил ногами, отбрасывая и калеча врага, то пригибался к земле и наносил удары своим посохом так, что на землю кровавым шмотьем летели кадыки. И сколько бы еще он отправил душ басурманских на тот свет, одному Богу ведано. Если бы… Если бы… Она бежала к нему, вытянув вперед тонкие руки. По-птичьи свистнула смерть и вошла под сердце каленой стрелой. По льняному сарафану потекла тонкая струйка крови. Рослава остановилась, удивленно посмотрела на оперение, приоткрыла рот, чтобы что-то сказать, но зашаталась, упала сначала на колени, а потом с остекленевшим взглядом пронзительных синих глаз рухнула на бок. После этого Савва на мгновение оцепенел. Но это произошло только на мгновение, поэтому татары воспользоваться не смогли. Вдруг рот монаха распахнулся, обнажая черноту неслыханной боли, и раздался нечеловеческий крик. В следующую секунду он бежал, точнее, несся, выставив перед собой посох. Все произошло настолько стремительно, что татары ничего толком не успели сообразить. Посох воткнулся в землю и точно пружина вытолкнул монаха вверх. Прямо на настил второго яруса. После этого, подобно степному черному ворону, Савва перемахнул и сам частокол. За ним не погнались. Да и куда там!
* * *
В самой высокой точке берега стоял человек и смотрел обезумевшим взглядом то на пылающий турецкий стан, то на крепость, внутри которой кипел рукопашный бой. Это был хан Джанибек. Он понимал, что никогда не получит одобрения со стороны турецкой Порты, поскольку план провалился и потери оказались невероятно большими, и никогда его не простит Крымское ханство. Люди будут смотреть на него хуже, чем на врага. Матери и отцы погибших воинов проклянут его, женщины будут отворачиваться, проходя мимо, дети невернувшихся отцов с ненавистью смотреть в спину.
Крепость наконец пала, но можно ли праздновать победу? Если здесь погибли сотни, то что будет, когда придется сразиться с настоящим войском?
— Мубарек! — Хан повернулся и пошел в сторону своего шатра.
— Да, почтенный!
— Завтра отведешь войско под Ливны и Воронеж.
— Но хан…
— Я все сказал! — Джанибек задернул за собой полог шатра.
— О, Аллах, Всемогущий и Всемилостивый! — Хан медленно потянул из ножен кинжал. — Прими дух мой в чертоги свои! — Он поднял голову и неожиданно увидел перед собой в неверном свете факела лицо седовласой старухи с синими губами.
Джанибек опустился на одно колено, нащупал острием клинка мягкое углубление между ребер напротив сердца и резко вогнал оружие в плоть по самую рукоять.
Мубарек-гирей отведет крымские войска под Воронеж, где наскоро созовет военный курултай, на котором он будет избран главным военачальником. И в середине июня 1633 года татарские лавы совершат опустошительные набеги на Каширский, Коломенский, Рязанский, Пронский, Белевский, Болховский и Ливенский уезды.
Но эти действия татар уже не смогут повлиять на ход всей войны. Время было уже безвозвратно упущено. Героическое сопротивление казаков на южном Порубежье спутало все карты польского штаба.
Раз сыну советовал некий отец
(Запомни: в советнике виден мудрец):
«Бессильных, о сын, не тесни, ибо сам
Ты можешь принять от сильнейшего срам».
Ах, волк неразумный не в силах понять,
Что может пантера его растерзать.
«Чему ты научил меня, великий Саади?» — Кантемир-мурза в своем золотом шлеме находился в передней линии своего войска. Он отрешенно смотрел куда-то вдаль поверх Можайского кремля.
— Почтенный мурза, ты стоишь очень близко к неприятелю. А у них пушки, — сказал кто-то за спиной Кантемира.
— Я нахожусь со своими воинами. От судьбы уйти невозможно. — Он снова уставился в дымчатую русскую даль затуманенным взглядом. — Время жизни твоей, о Саади, совпало с катастрофическими событиями. Ты пережил войны с крестоносцами (был даже у них в плену), разрушительное нашествие монголов, «крушение царств», ужасы иноземного завоевания. Через все испытания пронес ты свой светлый, практический разум, незатемненную ясность сознания, уживчивый и мягкий нрав. Скитания и жизненные испытания обогатили твой опыт. Но что за идеологию ты оставил после себя, о великий! Вся она выливается в законченную философию «здравого смысла» и приспособленчества. Общедоступная житейская мораль обусловила необычайный успех твоих произведений. Само собой, что необыкновенный успех и поразительная живучесть твоих произведений объясняются также их высокими художественными достоинствами. И все же… Все же…
