– Это верно, – признал Басарга. – Тут воин храбрый и умелый нужен… И… Да… – Подьячий задумался.
Его желание обучать ратному делу детей книжницы со стороны наверняка покажется очень странным, если не сказать большего. Равно как желание прислать иного учителя. Как ни любил он своих детей, но слухи об излишнем внимании не принесут добра ни им, ни самому боярину. «Сироток» начнут выродками звать, над Басаргой насмехаться, что от простолюдинки байстрюков наживает. Так уж заведено в подлунном мире. Любить искренне можно любого, и хвалы всяческой чувство сильное достойно. Хвастаться этим – уже позор.
– Что? – переспросила его Матрена.
– По указу государеву в монастырях школы должны быть, дабы впредь люд православный от мала до велика грамоту и счет хорошо разумел, – вспомнил боярин Леонтьев. – При нашей же обители такой нету. Нехорошо.
– Велишь сделать?
– Хочешь что-то сделать хорошо, сделай это сам. Все едино любое начало вместо чернецов самому до ума доводить приходится. Лучше уж я сразу при обители Трехсвятительской сиротский приют учиню, да новое подворье монастырское поближе к усадьбе срублю. Там и крестьянские дети учиться премудрости книжной и ратной смогут, и сироты разные, что под опеку инокам попали.
– Кем же станут они, сиротки эти? – закинула руки ему за шею книжница.
– Лучшими из воинов и мудрейшими из книжников, – стал тихонько касаться ее лица губами Басарга. В мыслях же не к месту вспомнился боярин Басманов с его «сыновьями младшими, славы достойными». На земле русской ныне мало стать лучшим. Нужно еще и родиться знатным.
– Потом, потом, – нацеловавшись, отпрянула Матрена. – Дети увидят.
Она поправила платок, плечи и ворот кофты и нырнула обратно в комнату.
Подьячий вышел из дома-лавки, отвязал коня, поднялся в седло, пустил скакуна рысью. Шипастые подковы с треском высекали ледяную крупку из глянцевого наката широкой тропы, ведущей от усадьбы к богатой Трехсвятительской пустыни. Ведь боярин Басарга Леонтьев известен своим аскетизмом и набожностью. Что ни день – стремится службу в обители отстоять. Что ни час свободный – не о себе, о ней заботится. Приезжает, проверяет, хлопочет…
Никто бы во всем Поважье никогда не поверил, что суровый воин погружен в помыслы не о Боге Всевышнем, а что терзает его душу рвущееся надвое сердце. И ныне уж в который раз путь его лежал от одной половинки к другой.
Ради каждой из двух он готов был пожертвовать всем, что имеет, и даже собою. Из-за каждой сходил с ума от легкого прикосновения. Каждую хотел сделать царицей, вознести в небеса, наградить счастьем и радостью. И понимал – неправильно это, так быть не должно. Но если и молился небесам – то только о том, чтобы не пришлось делать выбор.
Как хорошо, что обе половинки не знают о существовании одна другой!
– О чем задумался, витязь? Нешто так бы мимо и проехал? – окликнул его посторонившийся прохожий, и Басарга, моментально позабыв обо всем, натянул поводья.
– Софоний?! Друг мой, побратим! – Подьячий спрыгнул с седла, кинулся к гостю, крепко его обнял. – Вот удача! Ты как, откуда?! Ко мне али случилось что?
– Еще как случилось, друже! Илья Булданин женится. И Тимофей Заболоцкий тоже, – с ходу огорошил его боярин Зорин.
– Как это их так угораздило?
– А то ты не знаешь, как это бывает? Нашли родители невесту из рода достойного, с приданым разумным и собой не страшную. На смотрины съездили, о тряпье-серебре уговорились, да сына домой и отозвали. Ну, тебе это еще предстоит, я так мыслю. Забавно то вышло, что письма к ним через день на третий пришли. Поперва Илья нас на свадьбу позвал, а опосля уже боярин Заболоцкий в другую сторону приглашает. Ну, а я, дабы никого из побратимов не обидеть, тебя решил навестить.
– Это правильно, – похвалил его Басарга. – За совет и любовь обоих мы и тут выпить можем. Какие еще из Москвы вести?
– Вестей много, друже. Государь наш к свадьбе новой готовится. Черкешенку ему сосватали, дочь князя кабардинского Темрюка. Через ту свадьбу выходит, рубежи наши южные на Кавказ вышли. Посему и Дикое поле потихоньку распахиваем. Новые засечные черты порубежники рубят, крепостицы в степи ставят. А за ними и смерды приходят, строятся. Княжна Мирослава Шуйская, сказывают, перед самым пострижением в проруби утопилась. Вещи все и одежда на месте, а сама сгинула бесследно.
– И ты так спокойно мне о том сказываешь?
– Так же, как ты спокойно слушаешь, – ухмыльнулся Софоний. – А случилось сие аккурат через семь дней после твоего тайного из Москвы отъезда. До обители Горицкой вроде как семь дней пути? Ты молодец, друже, я преклоняюсь. Я бы так не смог.
– Ты о чем? – сделал вид, что не понял, Басарга.
– О твоем спокойствии, – точно так же поступил Софоний. – Тело, правда, так и не нашли, да и не видел никто, как сие случилось. Посему князья Шуйские беспокойство проявляют и сыска требуют. В Разбойном приказе, кстати, в татях, что тебя убить пытались, иноземцев по амулетам опознали. Не православные. Князь Михайло Воротынский о тебе беспокоится. Вроде как во дворец ты рвался, а опосля пропал начисто.
– Долг свой исполняю, – ответил боярин Леонтьев. – Успешно покамест. А какой – государю ведомо… – Он замялся, решив, что ответ прозвучал слишком резко, и поправился: – Ведомо, что монастыри в землях заволочских объезжаю да за соблюдением интереса государева слежу. Ныне вот по Онеге ездил и отчет подробный составил. На будущей неделе в Сийский[31] монастырь собираюсь. Компанию составишь?
– А то! – толкнул его плечом в плечо Софоний. – Прошлый раз мне понравилось. Хоть завтра.
– Завтра не могу. Хочу приют сиротский основать от обители Важской. Место надобно определить и работников поставить. Строить нужно, пока зима. Как снег таять начнет, леса по слякоти будет не привезти.
– Это дело святое. Коли нужда какая возникнет, сказывай, помогу.
Но на первых порах боярин Зорин приюту ничем помочь не мог. И потому два месяца он прогостил, просто составляя Басарге компанию в пирушках и поездках по обителям, а в середине марта, опасаясь совсем уже близкого ледохода, гость забрал для Монастырского приказа составленные подьячим ябеды и ускакал в столицу.
Лед по рекам пошел в начале мая, а едва вода открылась – Басарга Леонтьев отправился по делам к Великому Устюгу, в Троице-Гледенский монастырь. Пользуясь случаем, с ним на богомолье отправилась и гостья со своей приживалкой. Отплыли они еще до рассвета, вернулись через три недели затемно.
На следующий день подьячий нашел на пороге Трехсвятительской пустыни подкидыша. Укорив чернецов, что они до его прихода не заметили младенца, боярин забрал дитятку с собой, и несчастного сироту взялась выхаживать блаженная спутница таинственной княгини, что укрывалась в усадьбе Басарги Леонтьева…
