Скорее всего, такое ощущение возникло из-за сознания своей полной зависимости от нелепо-тугого клубка случайностей, оказавшихся благоприятными лишь по исключительному везенью. Усенко привык рассчитывать свои действия, прикидывать возможные варианты, а тут, с момента открытия парашюта, ему пришлось напрягать все силы, чтоб в какой-то, пусть малой степени, овладеть обстоятельствами.
Правда, после двухсоткилометрового броска к главной базе и установления связи по запасному варианту, капитан почувствовал значительное облегчение. Он понимал, что снова сделался звеном нужной цепи и теперь от его действий зависит хить мизерная, но вполне реальная доля военного успеха.
И еще капитан знал, что первое, так тяжело давшееся ему донесение, уже содержит крупицы важнейшей информации, да и факт установления связи с польским майором не останется без внимания. Здесь, в этом болотном краю, прорезанном несколькими стратегическими дорогами, разведка становилась главным заданием, и именно ради этого он мерз сейчас под холодно-пронизываюим ветром…
Малевич, сидевший до этой минуты неподвижно, завозился, глухо кашлянул и повернулся к Усенко.
— Слышь, капитан, я ведь, пока ты на связь ходил, обстановку вокруг польского бункера на всякий случай прощупал…
— Ну и что? — Усенко не придал словам Малевича особого значения, для него эти события уже отошли в прошлое.
— Знакомец-то твой, майор Вепш, оказывается фигура крупная…
— Он-то крупная, — Усенко вздохнул. — Беда только, что сам по себе…
— Поживем — увидим… — Малевич глухо прокашлялся. — У них теперь с фрицева благословления между собой такая катавасия пойдет, держись только!
— А, дьявол! — Усенко повертелся на месте и, чтоб согреться, энергично задвигал руками. — Ты мне лучше скажи, комиссар, что это за народ тут такой. Они что дети малые, не понимают? Немец же их главный враг, а они, на тебе, друг с другом воевать собираются…
— Не все так просто, капитан. Советская власть у них без году неделя была… — Малевич неожиданно замолк и только потом, явно отвечая на какие-то свои мысли, осторожно добавил: — Понимать-то они все понимают… Тут, брат, все руки приложили, и националисты, и паны польские, да и еще…
— Подожди, комиссар. — Усенко малость согрелся. — У нас про эти стычки уже шел разговор. А теперь ты крутишь чего-то, может, напрямик скажешь?
— Могу и напрямик, — Малевич кивнул, но заговорил совсем о другом: — Я так понимаю: и к тому Вепшу, да и сюда, ты не сам по себе пошел, а раз у тебя приказ есть, то и я тебе помогу, чем сумею…
Разговор, шедший с недомолвками, надолго оборвался. Кругом по-прежнему было спокойно, и только ветер все так же гнал по озеру мелкие волны. В конце концов Усенко надоело мерзнуть и, зябко передернув плечами, он сказал:
— Может, хватит на забор пялиться, комиссар? Тихо вроде…
— Да вроде… — Малевич поднялся. — Ладно, пошли.
Пробираясь через камыш и думая о чем-то своем, комиссар сказал:
— Да, черт бы его побрал, катавасия…
— Эт ты про что? — не поняв, в чем дело, Усенко настороженно глянул на жавшийся к озерному берегу причудливый дом.
— Да все про то! Про свару с поляками. Наших людей спасать надо… Вон я Дубяковых родичей в лес вывел и других забирать пора. Построим в лесу землянки. Все будет спокойнее…
— Это верно… — Усенко вполголоса выматерился. — Вон приятель мой, майор Вепш, самооборону организовывать начал, а немцы ему не мешают. Думаю, в случае чего, он нам тылы прикроет…
— Он-то, может, и да, но ведь там, капитан, не один Вепш. Там тоже все, ох, как крученое… Да и признаться, у меня в голове другое сейчас. С чего вдруг националисты себя украинской партизанкой величать начали? Круто, капитан, каша заваривается, ох как круто…
— Да, — согласился Усенко. — Как ни крути, а надо нам с паном Лечицким ближе знакомиться. Может, и расскажет чего интересного…
— Должен! — сердито обрубил Малевич и, огибая берегом озеро, решительно зашагал к усадьбе…
* * *
Усадьба встретила их молчанием. Ни одна дверь не открылась, никто не показался в окнах, и только настежь распахнутые ворота каретника порой скрипели от залетавших во двор порывов ветра.
С минуту Малевич напряженно осматривался и наконец, откинув остатки сомнений, начал не спеша подниматься по ступенькам затейливой, ведущей прямо в верхние покои деревянной лестницы.
Усенко, не отстававший от комиссара ни на шаг, обратил внимание, что на первом же лестничном марше открылся широкий вид на озеро, а сама усадьба как бы приподнялась вверх. Но сейчас было не до таких тонкостей, и, входя в дом, капитан напружинился, ежесекундно ожидая любой неожиданности. Впрочем, ничего особенного не произошло.
Малевич вместе с Усенко прошли через веранду, свернули в темноватый коридор, поднялись по второй, уже внутренней, лестнице и оказались в комнате со скошенным чердачным потолком и большим, почти во всю стену, окном с видом на озеро.
Эта панорама на секунду отвлекла Усенко, и, только услыхав короткое покашливание, он увидел поднявшегося им навстречу сухонького старичка, закутанного в стеганый, отблескивающий дорогим шелком, халат.
— Рад видеть тебя в добром здравии…
Казалось, обращаясь к Малевичу, старичок вовсе не удивился. Наоборот, он поплотнее запахнул халат, скользнул по фигуре Усенко испытывающим взглядом и, опускаясь обратно в глубокое кожаное кресло, накрытое пледом, едва заметно улыбнулся.
— Значит, это твои люди сидят в Баевом урочище?
— Ну, мои… — Малевич хозяйственно покряхтел, огляделся и, взявшись за гнутую спинку венского стула, приткнувшегося возле едва теплящегося камина, кивнул Усенко. — Садись, капитан, у нас с паном Лечицким разговор долгий…
— Так, выходит, у тебя уже и капитаны есть? — Некоторое время Лечицкий молчал, в упор рассматривал Усенко и только потом, не отводя глаз, спросил: — Что, пора тебе форму брать?
— Если цела, возьму, — отозвался Малевич.
— А куда ж она денется? — потешно развел руками Лечицкий.
— Ну, все-таки! — усмехнулся Малевич. — Немцы ж ездят сюда, неровен час, за комиссара примут…
— Они такие… — Лечицкий хитро сощурился. — Да, ездят, вот и сегодня жду. Людей по делам разослал, так что вы ловко подгадали. Кстати, ты сам-то куда запропастился?
— На белорусской стороне был, теперь сюда пришел…
Малевич запнулся, обрывая странный, состоящий из полунамеков разговор. Усенко догадывался, что комиссар так и не решается говорить откровенно, да и сам он, признаться, глядя на сидящего перед ним Лечицкого, испытывал к нему большое недоверие. Конечно, он знал о нем многое и понимал, что бывший полковник вовсе не прост, и все равно контраст между воображаемым и реальным обликом этого человека оказался слишком значительным.
