Ральф подъехал сбоку. Зверь повернул гигантскую голову и посмотрел на охотника — в глазах буйвола стояли слезы смертельной агонии. Протянув руку, Ральф почти упер дуло в широкий лоб, защищенный роговыми наростами. От выстрела в упор бык откинул голову, упал на колени и замер навсегда.
Пустив кобылу галопом, Ральф догнал коня Базо и, дернув за уздечку, заставил остановиться.
— Только матабеле ездят на лошади вниз головой, держась за седло ногами! — пропыхтел он, помогая другу подняться.
Жесткая кора содрала кожу на лбу Базо, оставив бледно-розовый след, где мелким жемчугом выступили капельки прозрачной лимфы.
— Хеншо, Маленький Ястреб, — глухо отозвался Базо, — ты орал так громко, словно потерял девственность от удара рогом сзади.
Ральф зашелся почти истерическим хохотом, чувствуя облегчение после пережитого ужаса и смертельной опасности. Базо тряхнул головой, приходя в себя, и, когда ему удалось сфокусировать взгляд, расплылся в озорной улыбке.
— Хеншо, возвращайся в лагерь к женщинам — ты вопишь не хуже девчонки. Отдай мне ружье, и я выиграю для тебя пари на гинею.
— Догони сначала! — отозвался Ральф и пришпорил кобылу.
Пережитый ужас вызвал в нем какое-то первобытное безумие, всколыхнув страсть охотника, и он набросился на скачущее стадо буйволов в сумасшедшей жажде убийства.
Надвигающийся пожар положил конец бойне: Ральф и Базо, зажатые с боков пламенем, едва успели вырваться из смертельных объятий огня, отделавшись лишь опаленными гривами лошадей и прожженной рубашкой Ральфа, и укрылись на заранее выжженной поляне, с трепетом наблюдая, как пожар обогнул их убежище. Обжигающий ветер кружил в воздухе горящие ветви, с ревом перепрыгивая с дерева на дерево, — очередной ствол вдруг вспыхивал как спичка, словно по нему попал снаряд гаубицы.
Пламя поглощало кислород, поэтому дышать было трудно. Жар проникал глубоко в легкие, вызывая приступы кашля, точно у курильщиков конопли. Лица обгорали, влага из глазных яблок будто испарялась, и перед глазами плыло — казалось, что смотришь прямо в раскаленное око солнца.
Пожар наконец стих, уйдя на запад. Все потрясенно молчали, пораженные мощью стихии и собственным перед ней ничтожеством.
Только на следующее утро земля достаточно остыла, и можно было приступить к свежеванию туш. Буйволы наполовину поджарились — с верхней стороны шкуры обгорели, а снизу остались целыми. Пейзаж напоминал адские видения Иеронима Босха: почерневшая безжизненная земля, голые деревья с уродливо изогнутыми ветвями и жуткие силуэты стервятников на верхушках.
Свежевали буйволов, разделившись на три команды: одни переворачивали огромные туши, делая неглубокие надрезы вокруг шеи, вдоль конечностей и на брюхе; другие снимали шкуру цельным куском, стягивая ее с туши с помощью упряжки быков; третьи засыпали снятые шкуры крупной каменной солью, раскладывая их на солнце.
На второй день от вони гниющих туш стало невозможно дышать — крики, вой и карканье падальщиков служили подходящим звуковым сопровождением. Хотя облака дыма рассеялись, небо снова потемнело: в нем кружили черные вороны, пикировали стремительные коршуны и парили на широких крыльях грифы.
Вокруг каждой ободранной туши с непристойно распухшим от газов розовым брюхом хохотали и выли гиены; похожие на маленьких собак шакалы, настороженно оглядываясь, подбегали, чтобы отхватить кусочек потрохов. Грифы подпрыгивали, хлопая крыльями, клевали друг друга твердыми, как сталь, изогнутыми клювами и через расширенный анус трупа пробивали себе дорогу в брюшную полость.
Высокие черно-белые марабу, торжественные, словно гробовщики, подкрадывались поближе, сверкая голодными глазами на голом, похожем на маску лице. Зоб тоже был голый, розовый, точно его обварили кипятком, и свисал с горла, будто раздутые гениталии уродливого альбиноса. Длинными мощными клювами марабу отрывали полоски мяса, уже покрытого зеленоватой пленкой разложения, и, задрав голову к небу, широко раскрывали рот, с трудом пропихивая лакомый кусочек в забитый до предела зоб.
Вонь гниющего обгорелого мяса и хищников доносилась до лагеря, не давая женщинам спать.
— Ральф, завтра мы сможем уехать? — прошептала Кэти.
— Зачем? — сонно пробормотал он. — Тебе же здесь нравится, ты сама говорила.
— Раньше нравилось, а сейчас перестало… — Помолчав, Кэти продолжила: — Ральф, если жечь и убивать, как в этот раз, то надолго ли хватит?..
Он настолько удивился, что привстал на локте и всмотрелся в лицо жены в тусклом свете свечи.
— Что за ерунда пришла тебе в голову?
— Если все животные исчезнут, эта страна перестанет быть той землей, которую я знаю и люблю.
— Исчезнут? — Ральф покачал головой, точно разговаривая с умственно отсталым ребенком. — Куда исчезнут? Кэти, ей-богу, ты же видела стада на равнине. Им нет числа, и так всю дорогу до самого Хартума. Можно охотиться каждый день, и все равно их не станет меньше. Нет, Кэти, животные никогда не исчезнут.
— Сколько буйволов вы убили? — тихо спросила она.
— Ну, лично я — двести четырнадцать, на тридцать два больше, чем твой уважаемый зять! — Ральф развалился на спине и притянул голову жены к своей груди. — И теперь этот зазнавшийся негодяй должен мне гинею из своей доли.
— Вдвоем вы убили почти четыреста буйволов — за один-единственный день!
Кэти говорила так тихо, что Ральф едва расслышал ее слова.
— Черт побери, Кэти, мне нужны шкуры! — раздраженно ответил он. — И я взял то, что мне нужно. Вот и все. А теперь спи, глупышка!
* * *
Ральф Баллантайн недооценил размер буйволиных стад. Пожалуй, за всю историю земли ни одно крупное млекопитающее не размножалось в таких количествах.
От Судана на севере, где новорожденный Нил пробивает себе путь через невообразимые болота с плавучими зарослями папируса, до широких саванн восточной и центральной Африки на юге, вниз по течению реки Замбези и дальше, по золотистым долинам и лесам Матабелеленда, бродили огромные стада буйволов.
Туземные племена редко на них охотились: лук и копья не годятся против таких быстрых, злобных и мощных зверей, а чтобы выкопать достаточно большую и глубокую яму-ловушку, требуется слишком много усилий — мало кто из туземцев был готов прервать ради этого танцы, пирушки и набеги за скотом соседей. Арабские путешественники, забредавшие в глубь Африки, интересовались не столько дичью, сколько нежными чернокожими девушками и юношами, которые высоко ценились на рынках Малинди и Занзибара, либо слоновой костью. Немногочисленные путешественники-европейцы с их новейшими ружьями пока не отваживались забираться в столь отдаленные места, а громадные прайды львов, постоянно следующие за стадами, не могли сократить их численность.
