Андре буквально потрясла происшедшая с его другом перемена.
— Вот видите, какой я теперь презентабельный[250],— сияя произнес Ламперьер.
— Еще бы, доктор, выглядите вы прекрасно.
— Приятно слышать, дружище… Кстати, вам тоже не мешало бы заняться своей внешностью. Моя каюта в вашем распоряжении. Там есть и свежее белье, и одежда, в общем, все, что может понадобиться.
— Огромное спасибо.
Пока Андре приводил себя в порядок, доктор рассказывал офицерам о своих невероятных приключениях, где главными действующими лицами были он сам и его товарищи, включая Мажесте.
Вряд ли надо специально говорить о том, что рассказ Ламперьера ошеломлял. Особенно всех интересовали события, связанные с Фрике, который давно уже стал любимцем офицеров корабля и чье отсутствие все болезненно переживали.
И главное: где-то поблизости на побережье находится караван рабов, за ними, безусловно, придет невольничий корабль. Не исключено, что он уже прибыл и прячется в какой-нибудь незаметной бухточке. Любой ценой его надо засечь.
Что же касается Фрике, то необходимо вновь послать тот самый паровой шлюп, осмотреть все складочки побережья, подняться вверх по течению рек, непрерывно подавая сигналы днем и ночью, в общем, сделать все возможное, чтобы разыскать отважного гамена.
Это предприятие оказалось бы, к сожалению, тщетным, ибо Фрике уже находился на невольничьем судне.
«Эклер» ускорил ход, прошел вдоль берега, миновал устье, где спрятался «корабль-хищник», и ничего подозрительного не заметил.
Однако эта кажущаяся пустота насторожила капитана, и он, обладая чутьем истинного моряка, решил для вида отойти от берега, но быть начеку.
Прозвучал приказ направить шлюпку в эстуарий, образованный устьем реки, и в этот момент крик вахтенного возвестил о плавающем аварийном объекте…
Остальное известно. «Эклер» бросился в погоню за невольничьим судном, уходившим со скоростью кита.
Преследование продолжалось без устали, непрестанно, с упорством отчаяния.
Настала ночь. Расстояние, отделявшее уходящее судно от крейсера, так и не сокращалось. «Эклер» развел все пары и шел на пределе, давление в котлах было на максимуме. Какой же дьявольский механизм позволял пиратскому судну давать сто очков вперед быстроходному военному кораблю?
В течение некоторого времени скорость обоих судов оставалась одинаковой, словно, как красочно выражаются матросы, осенняя паутина сплела воедино корму первого корабля и нос второго.
Погоня длилась еще полчаса, после чего невольничье судно пропало из виду. И неудивительно. Поскольку корпус судна работорговцев был невысок, то оно ушло наперерез волнам.
Как бы то ни было, капитан «Эклера» с понятным нетерпением ожидал рассвета, чтобы разобраться в ситуации.
В четыре часа утра внезапно появился солнечный диск, окрасивший в розовый цвет гребешки волн и вызвавший игру света и тени в ложбинах между водяными валами.
Капитан на полуюте вел оживленную беседу со старшим лейтенантом и доктором. Вдруг в разговор ворвался звучный голос с верхушки мачты:
— Парусное судно… по левому борту!.. Идет нашим курсом.
Главный канонир быстро вынул сильный бинокль из футляра, мгновенно навел на резкость и подал капитану, тот принялся внимательно разглядывать далекую точку и бормотать себе под нос:
— Трехмачтовик, быть может, он что-нибудь знает о невольничьем судне… Этот мерзавец, вероятно, где-то на горизонте… Через полчаса увидим его флаг. В конце концов, «понтон» зайдет же в какой-нибудь порт, и тогда поврежденное судно заметят… Канонир, передайте вахтенному офицеру: как только будет виден флаг, немедленно доложить.
После этого капитан спустился к себе в каюту, чтобы наспех перекусить.
Прошло двадцать пять минут.
— Войдите, — произнес капитан, услышав легкий стук в дверь.
— Капитан, судно видно отчетливо. Над ним французский флаг.
Офицер быстро поднялся на палубу и увидел трехмачтовик, шедший с попутным ветром под всеми парусами и с завидной скоростью.
Паруснику дали сигнал лечь в дрейф[251], что и было немедленно исполнено с исключительным мастерством.
Затем корабль трижды отсалютовал французским трехцветным флагом, на марселе подняли знаки корабельной принадлежности, и стало видно, что это — «Рона», порт приписки Марсель.
Парусник оказался светло-серого цвета, а по середине борта шла линия иллюминаторов, оправленных черным деревом. Корпус парусника был тонкий и заостренный, как у морской рыбы, прекрасно приспособленный для быстрого хода. Временами на солнце сверкала медная обшивка.
— Эти купцы ни в чем себе не отказывают, — произнес старший лейтенант. — Поверьте мне, хуже всех судов выглядят сторожевики.
— Э! Что вы хотите, — вмешался доктор, — это логично, недаром американцы придумали изречение «Time is money»[252].
— Громы небесные! Владелец «Роны» может похвалиться прекрасным судном! Клянусь, капитану неслыханно повезло!
Суда сблизились, стали слышны голоса.
В свою очередь, «Эклер» замер с подветренной стороны легшего в дрейф судна.
— Эй, на трехмачтовике! — окликнули с «Эклера». — Откуда идете?
— Из Кейптауна.
— Куда следуете?
— На Кубу.
— Кто командует судном?
— Капитан Мариус Казаван из Марселя.
— Черт побери, мой земляк! Если у человека по фамилии Казаван имя Мариус, то ниоткуда, кроме Марселя, он быть не может.
Нет нужды говорить, каким стало настроение доктора, пришедшего в восторг от встречи с земляком.
— Командир крейсера «Эклер» капитан второго ранга де Вальпре просит капитана Мариуса Казавана пожаловать к нему на борт.
Через несколько минут небольшая шлюпка с торгового судна причалила к крейсеру и высадила капитана, который быстро поднялся на борт по внешнему трапу и подошел к командиру крейсера с почтительным и в то же время гордым видом.
Это был умный и решительный человек, лет тридцати пяти, загорелый, черноволосый, коротко стриженный, со сверкающими глазами, ослепительно белыми зубами, широкоплечий, среднего роста, с изящными и одновременно крепкими руками. Открытый взор, привлекательная внешность заранее располагали в его пользу. Впечатление он произвел отличное. Про таких говорят: «Парень что надо».
— Капитан, — приветствовал его командир крейсера, — рад вас видеть.
— Для меня большая честь сказать вам то же самое, — последовал ответ. — Чем могу служить?
— Как могло получиться, что вы, выйдя из Кейптауна и направляясь на Кубу, очутились здесь, у африканских берегов?
