Изис-Неферт полагала, а ее поверенный Незамун соглашался с ней, что царь слишком мало занимается воспитанием ее сыновей. Он видел их не так часто, как сыновей Нефертари, а неплохо было бы, чтобы отец по крайней мере следил за тем, как они растут, и хотя бы различал их.
Увы, Амон, как будто для того, чтобы подчеркнуть, что Рамзес не играет в их жизни особо большой роли, создал мальчиков настолько похожими на мать, как если бы скульптор несколькими скупыми движениями сделал по подобию женской фигуры две фигуры юношей. Даже в детстве было заметно их удивительное сходство с матерью, которое читалось, однако, только в их лицах. Оба унаследовали от отца атлетическое сложение, особенно Рамозе, который в свои четырнадцать лет был уже на целую голову выше своей матери. Он любил упражняться с оружием и при любой возможности стрелял из лука во все, что только могло стать целью. Однажды он даже выстрелил в кошку одной из наложниц и поранил ей ухо. За это он получил двадцать пять ударов бамбуковой палкой, потому что никому не позволено безнаказанно принести вред священному животному Баст.
Его двенадцатилетний брат Хамвезе от всего сердца презирал эту любовь к лукам, мечам и пращам. Уже в десять лет он превосходил всех в письме и чтении. После школы он любил посещать мастерские художников и скульпторов, проводил много часов в строительных архивах, изучал планы и держал в голове чертежи всех важнейших храмов Мемфиса и Пер-Рамзеса. Царь поддерживал этот интерес, полагая, что наследников у него достаточно, поэтому один из них вполне может пойти по стопам ученого бога Тота. В то время как Рамозе и оба сына Нефертари, Амани и Енам, сопровождали царя на охоту, Хамвезе мог путешествовать с Пиайем, и главный архитектор признался однажды, что самым способным его учеником является принц Хамвезе. Фараон не без удовольствия выслушал похвалу, ведь строительство было его самой большой страстью.
Оба сына Изис-Неферт воспитывались вместе с сыновьями Нефертари, и, кроме случайных ссор, между братьями не было и тени вражды. Они все носили на лбу золотой урей и гордились своим отцом, Благим Богом и носителем священного двойного венца.
Каждый знал, что Амани — наследный принц и, судя по всему, станет приемником отца. Наследственные черты матери и отца постоянно спорили друг с другом в лице и нраве Амани. Сам по себе он был мягким и послушным мальчиком, учился то хорошо, то плохо, целые дни мог упражняться с луком, чтобы не отстать от других, а затем снова сидел целыми часами со своим учителем за закрытыми дверями, слушая рассказы о деяниях своих предков, о великом воине Мен-хепер-Ра Тутмосе, который в грандиозных военных походах покорил владык Кадеша и Мегиддо вместе с их вассалами, а позднее дошел даже до берегов Евфрата. При этом Амани, он не был тугодумом, соображал все быстро и доводил большинство своих предприятий до конца.
Нефертари сказала как-то мужу:
— Совершенно твой сын! Он никогда особенно не торопится, но все, что он начинает, доводит до конца.
При этом она улыбнулась, и Рамзес восхищенно посмотрел на ямочки на ее щеках. Он благодарил всех богов, неудавшиеся роды не оставили на ней неизгладимого следа.
Царь любил всех своих детей — их было уже более сорока, — однако больше всех он заботился о сыновьях Нефертари, а любимым его ребенком была Мерит, прекрасная и гордая, которая частенько спорила с отцом, поддразнивала его, подшучивала над ним, но становилась львицей, если кто-либо подвергал малейшей критике ее братьев перед ним. Теперь она была его большой дочерью, которая сверху вниз смотрела на маленьких братьев и сияла от радости и гордости от того, что царь послал ее с маленьким двором с официальной миссией на юг.
Для этого был снаряжен царский флот из четырех ладей. Одна была предназначена для Мерит и ее ближайшего окружения, одна — для Пиайя и его помощников с их планами и инструментами, две оставшиеся везли мебель для путешествия, припасы и малый двор, состоявший из шестнадцати мужчин и женщин.
Первый официальный выход Мерит состоялся в Абидосе, где на берегу большая толпа ждала прекрасную дочь Благого Бога, исполненную прелести и очарования, и ликовала, видя представительницу повелителя Обеих Стран.
На Мерит был достигавший груди роскошный парик с венцом, на котором угрожающе подняли головы золотые уреи и горел золотом диск солнца; широкое ожерелье из золота в форме знаков Анк и Неферт, чудесной работы серьги из камней ляписа, оправленных в золото, с именами отца и матери в картушах.
Пиай шел во главе двора, позади кресла, в котором несли Мерит. После принцессы ему надлежало оказывать высочайшие почести и внимание. Каждый знал, что он — дитя этого города и что его путь к высочайшим должностям начался в мастерской Ирамуна.
Ирамун тем временем умер. Его вдова переехала к своей замужней дочери в соседний город, а мастерские перешли к одному из его прилежных учеников, который стал мастером. Вместе с ним Пиай отправился к маленькому храму Мертвых, который фараон Рамзес велел построить здесь в качестве последнего здания после завершения большого храма Озириса. Пиай облегченно вздохнул, когда увидел, что работы были почти закончены. Повсюду на колоннах и стенах сияли раскрашенные, чудесно исполненные плоские рельефы из мастерских Ирамуна, и Пиай увидел, насколько эта прекрасная работа отличается от углубленных рельефов, которыми фараон Рамзес приказал наскоро обученным ремесленникам украсить храм. Однако он молчал, ибо негоже обсуждать, а уж тем более осуждать царские приказы.
Он посетил скромную усыпальницу Ирамуна и принес там жертву. Смотрителю за гробницами он оставил пять медных дебов и попросил его дважды повторить жертвоприношение.
Во время торжественной трапезы Пиай и верховный жрец Венофер сидели за столом принцессы Мерит, которая расположилась на высоко приподнятом позолоченном стуле и с достоинством представляла царский дом.
Венофер по сложившейся давным-давно традиции унаследовал должность верховного жреца Абидоса от своего отца Мери. Так как Мери дожил до глубокой старости, его сын был далеко не молод, когда наконец наследовал ему. Он имел за плечами более сорока разливов Нила. Пиай передал Веноферу приказ Благого Бога забрать всех ремесленников, связанных с искусством, из Абидоса для строительства нового храма на границе с Кушем. Не без злорадства мастер заметил плохо скрытый испуг достойного жреца, когда тот услышал, что храм будет посвящен царице Нефертари. Верховный жрец раскрыл глаза и, заикаясь, пробормотал:
— Ну… итак… это… это… да, немного странно. Живой персоне… я имею в виду… смертной, да еще женщине…
