— Кей! — послышались торжествующие возгласы бриттов, да что там возгласы — просто радостные вопли. — Это Кей!
— Ну наконец-то, не прошло и полгода, — проворчал Гавейн, с которым под конец боя мы оказались так сжаты с боков, что практически утыкались друг в друга спинами.
— Что-то он рановато, — проворчал я недовольно. Я велел ему выдержать сколько возможно, чтобы перед тем подробить силы саксов небольшими порциями. В конце концов, при не длительной осаде все преимущества — на стороне осажденных, и гибнет их куда меньше, чем нападающих. Впрочем, ладно уж, это все теории, не могу сказать, что совсем не был рад тому, что Кей наконец появился. Как бы то ни было, дело шло к развязке.
— Иди ты к черту, рановато! — патетически ответствовал Гавейн. — Давно пора! Еще чуть-чуть, и подоспел бы на похороны…
— Не преувеличивай. Та-ак… перейдем в преследование, или наоборот, лучше пока придержим? — пробормотал я, глядя то вверх, то вниз. Хаос, царящий вокруг нас, уверенно перемещался с вершины вслед за «отбегающей волной».
— С расстроенными рядами?!
— Ну, давай останавливать!
Примерно через полчаса порядок был более-менее восстановлен, а в воздухе повисло странное тяжелое чувство — предчувствие эпического финала. Довольно угнетающая штука. Угнетающая до подташнивания. Не столько возможностью проиграть, сколько возможностью выиграть и утопить свою победу в крови. И сознанием того, что выбора, собственно, нет. Ни сейчас, ни потом, не только у нас, бриттов, но и у нас, кем бы мы ни были, и когда бы мы ни были. Извечный Гамлетовский вопрос, для которого есть только одно разрешение — выйти из игры окончательно, туда, где уже нет никаких вопросов, но вместе с ними, нет и ответов. Потому, как ни хотелось бы порой со всем покончить, далеко не всегда хочется покончить со всем именно так. Тем более что все равно когда-нибудь придется и никто туда не опоздает. Пока еще у нас есть хотя бы вопросы… И вот так вот Вселенная смотрит на себя глазами каждого своего создания и мучительно размышляет, какого же черта она устроена именно так?..
Кавалерия выстроилась на склоне, готовая сломя голову ринуться вниз на выставленные копья — но копий немного, и с небольшими потерями она их проломит. Слишком мало еще было времени у противника, чтобы как следует собраться, чтобы организовать оборону сразу на два фронта. Кавалерия проломит копья, легкие заграждения, сомнет, скатываясь по инерции, человеческие ряды, разбросает их в стороны, а свежая подошедшая пехота, не теряя порядка, методично раздавит как в жерновах эти отдельные зерна. И ничего уже нельзя изменить, если я хочу увидеть новый день, ближайший или отдаленный отсюда на три с лишком тысячи лет.
— Вперед, в атаку! — крикнул я, и бросил Тараниса вниз, разгоняющегося с ужасающей скоростью, хотя начали мы с легкого короткого галопа, очень разумно выделенного англичанами в отдельный аллюр — кентер. Что в нем общего с тем бешеным галопом, в который мы перешли после, когда ветер ревет в ушах как несущийся навстречу поезд? В любое мгновение, попав на камень или в мышиную норку, Таранис сломает себе ногу, а я сверну себе шею. А несущаяся позади лавина не оставит от нас обоих мокрого места.
Красота, черт возьми…
Ничего подобного с нами не случилось, и мы врезались в ряды саксов, давя, топча и разрывая их на куски. Кажется, Ланселот чувствовал себя примерно так же паршиво в первый день нашего прибытия в Британию, а мне тогда было почти все равно. Почему же именно сейчас должно было накатиться? Масштаб подходящий, так, чтобы глухой услышал и слепой увидел? Или просто оттаиваю? Уж лучше бы, кажется, навсегда заморозило. Нет, определенно у меня к этому миропорядку большой неоплатный счет. Неоплатный потому, что никто никогда не почешется его оплатить. Потому что именно такова природа вещей, будь она проклята.
Обезумевший Таранис, уже не несущийся и не рискующий переломить хребет в бешеной скачке, дико ржал и брыкался, я наносил удар за ударом, чувствуя себя почти так, как будто наносил их самому себе. Мне казалось, меч каждый раз сразу погружался в плоть, не встречая никакого сопротивления, ни стали, ни дерева, ни кожаных лат, ни кости внутри этой плоти, могущей задержать его хоть на мгновение. Это было настоящее сумасшествие. Скорбь, нашедшая себе выход в одержимости уничтожением, ведь чем скорей все это закончится, тем лучше для всех.
Кольгрим просто попался мне на дороге. Я не искал его. Но он, верно, искал меня. И мне было куда легче оттого что, если он и сознавал неизбежность своего поражения в этой битве, то был фаталистом. Возможно как немного и я сам. Он не пытался уйти или сдаться, он дрался до последнего, как если бы все происходящее вокруг не имело совершенно никакого значения. В нем не было, как тогда, при Дугласе, ни гнева, ни отчаяния, одно лишь ледяное спокойствие и готовность умереть сражаясь, не склонив головы. Быть может, я ошибался, отдавая предпочтение другому из братьев, командовавшему ночной вылазкой и ушедшему не ввязываясь в бой, оставив тех, кого вел, на верную гибель. А может, и нет. Неважно. Просто каждый их них был по-своему достойным противником. Очень, очень по-своему.
Мы не обменялись ни словом, просто серией ударов, закончившейся глубоким уколом в его разрубленный нагрудник. Он что-то хрипло пробормотал, не обращаясь ни к кому, разве что к самому себе, и скатился вниз с седла, под конские копыта.
Вот тут бой для меня на какое-то время остановился. Я сдержал Тараниса, соскочил с него на изрытую землю, проверил, на самом ли деле саксонский вождь мертв и схватил поводья все еще крутящегося рядом его коня. Который был не прочь подраться и самостоятельно. Пока я упорно смирял бушующую скотину, а Таранис, также отирающийся поблизости норовил ему наподдать, ко мне успели подбежать несколько наших пехотинцев и дело наконец пошло на лад. Тараниса отвели чуть в сторону, тело Кольгрима подняли и взгромоздили на его коня, перекинув через седло и кое-как укрепив, чтобы не уронить снова, и затем вывезли с поля боя. Я не собирался ни делать чашу из его черепа, ни втаптывать в грязь, за этими эпическими деяниями, обратитесь, пожалуйста, к другим легендарным героям.
А я пока вернулся к битве. Конечно, я был прав. Кей пришел рано. Сражение продолжалось еще не меньше часа, а может, и куда больше, точный счет времени потерял значение. Сражающихся с обеих сторон полегло во множестве. Будь критический момент оттянут дальше, возможно, погибших было бы меньше. Но возможно, и нет. К чему выдавать желаемое за действительное? Кей наверняка сдерживал свои войска как мог, но так ли уж долго он мог это делать не рискуя потерять контроль над ними и вызвать к себе всеобщую неприязнь, а может быть, и рискуя жизнью. Задание у него было не из легких. Все это время я ждал, что у него мало что получится, и он вот-вот явится, однако выдержка у него оказалась железная — просто смертный грех жаловаться. И хоть бой еще продолжался, дело было уже сделано, дальнейшее было обычной рутиной, когда мечи и топоры продолжают подниматься и падать, дротики вонзаться, тела усеивать землю как «колосья в поле» — именно тот самый период времени, который непременно сравнивают с чем-то сельскохозяйственным. Так до тех пор, пока всякая непосредственная опасность для бриттов окончательно не отпала. Тогда через оказавшихся поблизости командиров был передан по цепочке мой приказ о сохранении жизни всем уцелевшим саксам, если они сложат оружие. В конце концов, все были уже по горло сыты «сельским хозяйством», и приказ был передан быстро, в некоторых случаях с явным удовольствием.
