Он достиг и собственными глазами обозрел невиданное! От гордости и счастья Мбенгу впал в магический транс, похожий на тот, испытанный на священном дереве. Наверное, так себя чувствует зомби, оживший мертвец, если ему удается вернуться из привычного потустороннего мира в давно забытый земной.
Мбенгу дошел до безбрежного озера и выпил, не поморщившись, целую горсть воды, горькой и соленой, как вкус смерти.
Он нашел старого знакомца-торговца, хотя и не знал языка, на котором изъяснялись местные жители: просто называл его имя каждому встречному и направлялся в сторону, куда ему указывали.
Мбенгу был рад поговорить с купцом на языке нгуни, обменяться новостями. Торговец повеселел, узнав, что Мбенгу теперь сам себе хозяин, очистился от магических уз, которыми его связал обряд усыновления, и не имеет ничего общего с племенем зулу. Он с готовностью обещал гостю показать внутренности большой лодки и оружие меднолицых пришельцев.
— Никто так мало не знает, как тот, кто ни о чем не спрашивает и ничем не интересуется, — одобрительно кивал головой купец в ответ на вопросы Могучего Слона.
Любезность хозяина простиралась так далеко, что он угостил Мбенгу «горячей водой» — волшебным пивом белых человекообезьян.
— Чем больше ты его выпьешь, тем скорее очутишься на лодке арабов — так называют себя меднолицые, — смеялся торговец, подливая резко пахнущую жидкость в глиняную чашу, которую Мбенгу держал в руке.
— А белые существа, их я увижу?
— Сейчас их здесь нет, но я попрошу вождя меднолицых, и он отвезет тебя на пастбища белых людей. Учти, туда долго плыть!
— Ничего, я потерплю! Я сильно хочу туда попасть!
— Это всецело совпадает и с моими желаниями! — хохотал хозяин, снова наполняя чашу. — Ты обязательно попадешь в далекие земли за великим озером, если, конечно, не умрешь в дороге. Правда, не думаю, что тебе там понравится… Но ты должен выпить еще, а то магическое снадобье плохо сработает…
Могучий Слон вливал в себя обжигающую влагу кувшин за кувшином. Она валила с ног, странно веселила, как настойка из дурманящих трав, какими Тетиве приводила себя в транс, как пиво, какое варили зулу, только «горячая вода» действовала куда быстрее. Однако Мбенгу был крепок, и на лице купца нетерпение уже сменялось беспокойством: сколько еще надо влить в этого гиганта, чтобы он запьянел?
Мбенгу хотелось обнять хозяина, отблагодарить за доброту. Затем ему вдруг возжелалось сразиться, он попытался выйти из хижины, дабы найти соперника под стать. Купец сунул ему еще кувшин и строгим тоном приказал выпить его содержимое разом.
Мбенгу послушался — и магическое снадобье одолело его тело, выпустило душу наружу.
Дикое поле, сентябрь 1604 года
Отблески костра высвечивали лик мурзы, придавая ему сатанинский облик. Знатный ногаец шипел и плевался пуще дикого кота, коему ущемили хвост. На Сафонку он воззрился с удивлением непомерным, будто перед ним возник Хизыр-Гали-Ассалям, по арабски — волшебник Хызр, единственный из мусульманских святых, которому всемилостивейший Аллах позволяет появляться перед людьми.
— Почему не ушел с остальными?
— Я крест целовал тебе, мурза. Не мог я слово свое верное порушить!
— Я ошибался в тебе, урус, как и в волосоногом толмаче — пособнике шайтана, будь трижды три раза прокляты их имена! Твоя верность клятве заслуживает награды, а его и остальных ясырников глупая дерзость — страшной кары. Ты видел, как они убегали?
— Да, — признался Сафонка.
— Что ж тревогу не поднял?
— Я клялся не утекать самому, других не бунтовать и живота себя не лишать, покуда в твоем владении. Чтобы своих продавать, уговору не было!
— Ты мужчина, гяур, и достоин уважения, хоть и стал рабом. Не буду тебя наказывать за вызов, прозвучавший в твоих словах. Боль, кою палач принесет твоему телу, слабее той, что испытает твоя душа, когда на виду у всех мои слуги начнут пытать пойманных беглецов.
— Их еще схватить надо, мурза! У нас есть пословица хорошая: «Ищи ветра в поле!».
— Приказал бы дать тебе сотню плетей за дерзость. Да торги на днях состоятся, товарный вид потеряешь. Так что закрой пасть свою песью и подожди рассвета. Нукеры словят непокорный ясырь, будь уверен.
Будзюкей отвратил взор от раба и пытливо вгляделся в небо в поисках примет. Ясная чернь сверху ничего не предвещала. Железный Кол, вбитый в небосвод, успокоительно подмигивал, тревожно светил красный Бабрам.[103]
Утро для Сафонки прошло в каком-то тумане. Ни о чем не мог думать, кроме как о друзьях: удалось ли им уйти. К полудню вернулась погоня, привезла тело Митяя и Ивашку — израненного, но живого. Сафонка кинулся к нему. Татары схватились за оружие, Будзюкей сделал им знак: не мешайте.
— Прости ты меня, брате Иване, что не разделяю доли твоей.
— Господь простит, брат, а я на тебя не в обиде.
— Как вас взяли?
— Будзюкейка, хитрый лисовин, два десятка нукеров с лошадьми оставил в засаде. Мы, правда, успели ускакать за версту, пока они спохватились и в погоню кинулись. Я хоть невысок, да кряжист, тяжел, лошадь быстро утомляю. Догнали меня трое на самых резвых бахматах. Стрелять из луков не стали, хотели, видно, живьем взять, почали арканы метать. Я изловчился, к холке конской припал, петли-то и соскользнули, не захватив. Митяй увидал, вернулся обратно на подмогу, татарюгу саблей в кишки пырнул, да тот ему главу раскроить тоже успел. Я второго приземлил, с третьим сцепился, ан тут остатные налетели коршунами, посекли меня не до смерти, дабы я от потери крови ослаб, а потом дали чику лезвием плашмя по затылку. Беспамятного спутали по ногам и рукам и сюда вот привезли на убой.
— А Нечипор?
— Утек, спаси его господь! Он в седле родился: маленький, худой, ловкий, скачет не хуже татар. Бахматов запасных у него много, поганые, что по следам за ним помчались, одвуконь его не догонят!
— Дай ему бог удачи! И тебе тоже…
— Мне едина удача осталась — умереть легкой смертью, да навряд ли выпадет она…
В этот миг Сафонку позвал мурза:
— Будешь толмачить. Созвать весь ясырь! — приказал он нукерам.
Когда навершные стражи сбили русских в кучу, мурза велел всем сесть на землю и обернулся к новому переводчику:
— Доведи до них мою волю. Сейчас на их глазах с беглого уруса сдерут кожу. Резать будут долго — тонкими длинными ремешками, а потому казнь может продлиться до вечера, если, конечно, он раньше не сдохнет. Всем смотреть, как мучается непокорный пес. Кто закроет или отвернет глаза, получит полсотни плетей. Того, кто пойдет и плюнет беглому в лицо, прикажу сегодня досыта накормить. Кто согласится вместе с палачами свежевать бунтовщика, заработает свободу. Его обменяют на наших пленных, захваченных неверными собаками — казаками. Это случится не сразу, через полгода — год, но случится, порукой в том мое высокое слово. И пусть ясырники не боятся, что на Руси узнают о их послушании — никто об этом не расскажет.
