– Черт меня побери, если мне не грустно видеть в этом доме веселье вместо горя, – тихо сказал Коконнас. – Бедняга Ла Юрьер! Эх!
– Он хотел убить меня, – сказал Ла Моль, – не я ему прощаю от всей души.
Он не успел договорить, как появился человек, держа в руках кастрюльку, в которой он тушил чеснок, помешивая его деревянной ложкой.
Коконнас и Ла Моль вскрикнули от удивления.
На крик человек поднял голову, испустил крик, в свою очередь, и, выронив из рук кастрюльку, застыл на месте с деревянной ложкою в руке.
– La nomine Patris, – забормотал он, помахивая ложкой, как кропилом, – et Filii, el Spiritos Sancti...[24].
– Ла Юрьер! – воскликнули молодые люди.
– Господин де Коконнас и господин де Ла Моль! – сказал Ла Юрьер.
– Значит, вас не убили? – произнес Коконнас.
– Вы, стало быть, живая? – спросил трактирщик.
– Я же своими глазами видел, как вы упали, – сказал Коконнас, – слышал, как стукнула пуля, которая не знаю что, но что-то вам раздробила. Я ушел, когда вы лежали в канаве и кровь шла у вас из носа, из ушей и даже из глаз.
– Все это, господин де Коконнас, так же истинно, как Евангелие. Но нуля, цоканье которой вы слышали, попала в мой шлем и, к счастью, расплющилась об него. Но удар все же был здоровый, и вот вам доказательство, – добавил Ла Юрьер, снимая колпак и обнажая лысую, как колено, голову, – вот, смотрите, от этого удара на голове не осталось ни волоска.
Молодые люди расхохотались при виде его уморительной физиономии.
– А-а, вы смеетесь! – сказал, немного успокоившись, Ла Юрьер. – Стало быть, вы пришли не с дурными намерениями?
– А вы, господин Ла Юрьер, излечились от ваших воинственных наклонностей?
– Ей-Богу, излечился, господа! И теперь...
– Что теперь?
– Теперь я дал обет не иметь Дела ни с каким огнем, кроме кухонного.
– Браво! Вот это благоразумно! – заметил Коконнас. – А теперь вот что, – продолжал он, – у вас в конюшне остались две наши лошади, а в комнатах два наших чемодана.
– Ах, черт! – почесывая за ухом, сказал трактирщик.
– Так как же?
– Вы говорите, две лошади?
– Да, у вас в конюшне.
– И два чемодана?
– Да, в наших комнатах.
– Видите ли, в чем дело... Ведь вы думали, что я убит, не так ли?
– Конечно!
– Согласитесь, что коли вы ошиблись, мог ошибиться и я.
– То есть подумать, что и мы убиты? Вполне могли!
– Ну да! А так как вы умерли, не сделав завещания... – продолжал Ла Юрьер.
– Ну, ну, дальше, дальше!
– Я подумал... Теперь-то я вижу, что был неправ...
– А что же вы подумали?
– Я подумал, что могу стать вашим наследником.
– Ха-ха-ха! – расхохотались молодые люди.
– Но при всем том, господа, я очень доволен, что вы живы-здоровы!
– Короче говоря, вы продали наших лошадей? – спросил Коконнас.
– Увы! – ответил Ла Юрьер.
– А наши чемоданы? – спросил Ла Моль.
– О-о! Чемоданы – нет! – воскликнул Ла Юрьер. – Только то, что в них было.
– Скажи, Ла Моль, – заговорил Коконнас, – ну не наглый ли прохвост? Не выпотрошить ли нам его?
Угроза, видимо, сильно подействовала на Ла Юрьера.
– Мне думается, господа, что это можно уладить.
– Слушай, – обратился к Ла Юрьеру Ла Моль, – уж если кому и жаловаться на тебя, так это мне!
– Разумеется, ваше сиятельство! Я припоминаю, что в минутном умопомрачении я имел дерзость вам угрожать.
– Да, пулей, пролетевшей на волосок от моей головы.
– Вы так думаете?
– Уверен.
– Раз вы в этом уверены, господин де Ла Моль, – сказал Ла Юрьер, с невинным видом поднимая кастрюльку, – я ваш покорный слуга и не стану вам возражать.
– Так вот, – продолжал Ла Моль, – я не требую у тебя ничего.
– Неужели?
– Кроме...
– Ай-ай-ай! – произнес Ла Юрьер.
– Кроме обеда для меня и моих друзей, когда я буду в твоем квартале.
– Ну, конечно! – радостно воскликнул Ла Юрьер. – Всегда к вашим услугам, всегда к вашим услугам!
– Значит, уговорились?
– Уговор дороже денег... А вы, господин де Коконнас, – обратился хозяин к пьемонтцу, – подписываетесь под договором?
– Да, но, как и мой друг, с условием...
– С каким?
– С таким, что вы отдадите господину де Ла Молю пятьдесят экю, которые я ему должен и которые отдал вам на сохранение.
– Мне, сударь?! Когда же это?
– За четверть часа до того, как вы продали мою лошадь и мой чемодан.
Ла Юрьер понимающе кивнул головой.
– А-а! Понимаю! – сказал он. Он подошел к шкафу, вынул оттуда пятьдесят экю, и монета за монетой отсчитал их Ла Молю.
– Отлично, сударь! – сказал Ла Моль. – Отлично! Подайте нам яичницу. А пятьдесят экю пойдут Грегуару.
– Ого! – воскликнул Ла Юрьер. – Ей-Богу, господа дворяне, у вас благородные сердца, и я ваш до конца моих дней.
– Ну, раз так, – сказал Коконнас, – сделайте нам яичницу сами, да не пожалейте ни сала, ни масла.
Тут он взглянул на стенные часы.
– Ты прав, Ла Моль, – продолжал он, – нам ждать еще три часа, так лучше их провести здесь, чем неизвестно где. Тем более что, если не ошибаюсь, отсюда до моста Михаила Архангела рукой подать.
Молодые люди прошли в дальнюю комнатку и заняли за столом те самые места, на которых сидели достопамятным вечером 24 августа 1572 года, когда Коконнас предложил Ла Молю играть в карты на первую любовницу, которой они обзаведутся.
К чести молодых людей, мы должны сказать, что в этот вечер подобная мысль не приходила в голову ни тому, ни Другому.
Глава 1
ЖИЛИЩЕ РЕНЕ, ПАРФЮМЕРА КОРОЛЕВЫ-МАТЕРИ
Во времена, когда происходила история, которую мы рассказываем нашим читателям, в Париже для перехода через реку из одной части города в другую было только пять мостов деревянных и каменных; все пять мостов вели к центральной части города. Это были – мост Мельников, Рыночный, мост собора Богоматери, Малый мост и мост Михаила Архангела.
В других местах, где требовался переезд, ходили паромы, худо ли, хорошо ли заменявшие собой мосты.
На всех пяти мостах стояли дома, как до сих пор еще стоят на Ponte Vecchio[25]во Флоренции.
Из всех пяти мостов, каждый из которых имеет свою историю, мы пока займемся только одним – мостом Михаила Архангела.
Каменный мост Михаила Архангела был построен в 1373 году; несмотря на его видимую прочность, разлив Сены 31 января 1408 года частично его разрушил; в 1416 году построили деревянный мост; в ночь на 16 декабря 1547 года его опять снесло; около 1550 года, то есть за двадцать два года до событий, о которых мы ведем рассказ, снова построили деревянный мост, и, хотя теперь он требовал поправки, его считали еще крепким.
