– Ай-ай-ай! Я и забыл перевернуть их, – может быть, песок уже давно пересыпался.
Он смотрит на луну, с трудом пробирающуюся сквозь большую черную тучу, словно повисшую на шпиле колокольни собора Богоматери.
– Девять часов, – бормочет он. – Если она придет как обычно, значит, придет через час или полтора; времени хватит на все.
В эту минуту на мосту послышались чьи-то шаги. Рене приложил ухо к длинной трубке, выходившей на улицу другим своим концом в виде головы геральдической змеи.
– Нет, – сказал Рене, – это не она и не они. Это мужские шаги; сюда идут мужчины... остановились у моей двери...
В это мгновение раздались три коротких удара в дверь. Рене быстро сбежал вниз, но не стал отпирать дверь, а приложил к ней ухо. Три таких же удара повторились.
– Кто там? – спросил Рене.
– А разве надо называть себя? – спросил чей-то голос.
– Непременно, – отвечал Рене.
– В таком случае, меня зовут граф Аннибал де Коконнас, – ответил тот же голос.
– А я – граф Лерак де Ла Моль, – произнес Другой голос.
– Подождите, господа, подождите, я к вашим услугам.
Рене принялся отодвигать засовы, поднимать щеколды г, наконец, отворил дверь молодым людям, после чего запер ее, но только на ключ, провел их по наружной лестнице и впустил во вторую половину верхней комнаты.
Входя в комнату, Ла Моль перекрестился под плащом; он был бледен, рука его дрожала: он не мог преодолеть свое малодушие.
Коконнас начал по порядку рассматривать все предметы и, очутившись во время этого занятия перед входом в t-ельто, хотел было отворить дверь.
– Позвольте, ваше сиятельство, – внушительно сказал Рене, положив руку на руку пьемонтца, – все посетители, оказывающие мне честь своим приходом, располагаются только в этой половине комнаты.
– А-а, это другое дело, – ответил Коконнас, – да я и сам не прочь посидеть.
И он сел на стул.
На минуту воцарилась глубокая тишина: Рене ждал, что кто-нибудь из молодых людей скажет о цели их прихода. Слышалось только свистящее дыхание еще не совсем выздоровевшего пьемонтца.
– Господин Рене, – наконец заговорил Коконнас, – вы человек сведущий; скажите мне: я так и останусь калекой, то есть всегда ли у меня будет такая одышка? А то мне трудно ездить верхом, фехтовать и есть яичницу с салом.
Рене приложил ухо к груди Коконнаса и внимательно выслушал легкие.
– Нет, вы, ваше сиятельство, выздоровеете, – сказал он.
– Правда?
– Уверяю вас.
– Очень рад.
Снова наступило молчание.
– Не хотите ли узнать что-нибудь еще?
– Конечно! Я бы хотел знать, серьезно ли я влюблен, – сказал Коконнас, – Серьезно, – отвечал Рене.
– Почем вы знаете?
– Потому что вы спрашиваете об этом.
– Черт побери! По-моему, вы правы! А в кого?
– В ту самую, которая теперь по любому поводу повторяет то же ругательство, что и вы.
– Ей-Богу, вы молодец! – сказал озадаченный Коконнас. – Ну, Ла Моль, теперь твой черед. Ла Моль покраснел и смутился.
– Да говори же! Какого черта?.. – воскликнул Коконнас.
– Говорите, – сказал флорентиец.
– Я не стану спрашивать у вас, влюблен ли я, – тихо и нерешительно начал Ла Моль, но, понемногу успокаиваясь, заговорил увереннее, – не стану спрашивать потому, что сам это знаю и отнюдь не скрываю от себя. Но скажите мне, буду ли я любим, ибо все, что раньше подавало мне надежду, обернулось теперь против меня.
– Возможно, вы не делали всего, что нужно.
– Что же делать, сударь, как не доказывать уважением и преданностью даме моей мечты, что она любима искренне и глубоко?
– Вы прекрасно знаете, – отвечал Рене, – что такие проявления любви иногда не достигают цели.
– Значит, я должен оставить всякую надежду?
– Нет, вы должны прибегнуть к науке. В натуре человека существуют антипатии, которые можно преодолеть, и симпатии, которые можно усилить. Железо не магнит, но если его намагнитить, оно само притягивает железо.
– Верно, верно, – прошептал Ла Моль, – но мне противны всякие заклинания.
– Зачем же вы сюда пришли, если они вам противны?
– Ну, ну, нечего ребячиться? – вмешался Коконнас. – Господин Рене, не можете ли вы показать мне черта?
– Нет, ваше сиятельство.
– Досадно, я бы сказал ему два слова, – может быть, это подбодрило бы Ла Моля.
– Ну хорошо, – сказал Ла Моль, – поговорим откровенно. Мне рассказывали о каких-то восковых фигурках, сделанных по подобию любимого человека. Это помогает?
– Не было случая, чтобы это не помогло.
– Но этот опыт не может повредить здоровью или жизни любимого существа?
– Ни в коей мере.
– Тогда попробуем.
– Хочешь, начну я? – спросил Коконнас.
– Нет, – ответил Ла Моль, – раз уж я начал, то я и закончу.
– Господин де Ла Моль, желаете ли вы знать – желаете ли горячо, страстно, неудержимо, – что вы должны делать? – спросил флорентиец.
– О, страстно желаю! – воскликнул Ла Моль. В эту минуту кто-то тихонько постучал во входную дверь, но так тихо, что только Рене услыхал стук, да и то, вероятно, потому, что ждал его.
Продолжая задавать Ла Молю ничего не значащие вопросы, он спокойно приложил ухо к трубке и услыхал на лице голоса, видимо, очень его заинтересовавшие.
– Теперь сосредоточьтесь на вашем желании, – сказал Рене Ла Молю, – и призывайте ту, кого вы любите.
Ла Моль встал на колени, словно взывая к божеству, а Рене прошел в первую половину комнаты и бесшумно спустился вниз по внешней лестнице; через минуту по лавке прошелестели легкие шаги.
Когда Ла Моль поднялся с колен, перед ним уже стоял Рене; в руках флорентийца была аляповатая восковая фигурка в мантии и с короной на голове.
– Вы по-прежнему хотите, чтобы вас полюбила ваша коронованная возлюбленная? – спросил парфюмер.
– Да, хотя бы мне пришлось заплатить за это жизнью и погубить мою душу! – ответил Ла Моль.
– Хорошо, – сказал флорентиец и, опустив кончики пальцев в кувшинчик с водой, брызнул несколько капель на голову фигурки и произнес несколько слов по-латыни.
Ла Моль вздрогнул: он понял, что совершается святотатство.
– Что вы делаете? – воскликнул он.
– Я нарекаю эту фигурку Маргаритой.
– Но для чего?
– Чтобы вызвать ответное чувство.
Ла Моль уже было открыл рот, намереваясь прекратить святотатство, но его удержал насмешливый взгляд Коконнаса.
Рене заметил это и остановился в ожидании.
– Нужна полная, твердая воля, – сказал он.
– Действуйте, – ответил Ла Моль.
Рене начертал на узенькой полоске красной бумаги какие-то кабалистические знаки, просунул бумажку в ушко стальной иглы и вонзил иглу в сердце статуэтки.
