За пивной стали наблюдать, и на четвертый день хозяин дал условленный знак. Тот, о котором он говорил, сидел в самом темном углу и торопливо выпивал кубок за кубком, не спуская глаз с двери. Шпион быстро поднял по тревоге отряд городской стражи, которая захватила отчаянно сопротивлявшегося человека. Он действительно принадлежал к разбойничьей банде Себека, попытался обосноваться в Мемфисе, но от страха едва осмеливался показаться на улице. Он был мелкой сошкой, которая поклялась в верности умершему Себеку и не чувствовала себя обязанной Меру. Не пришлось даже слишком сильно использовать бамбуковую палку. Арестованный уверял, что сам не принимал участия в ограблении храма, поэтому ниу сделали вид, что поверили ему, так как он еще был нужен. Глава города Фив собрал испытанных воинов ниу и городской стражи, и эти люди однажды утром осторожно окружили убежище разбойников. Банда собиралась самораспуститься, и стражников уже не выставляли, потому что каждый намеревался вскоре покинуть это место.
По знаку предводителя воины ниу, вооруженные луками, кинулись в атаку. Они разделились на мелкие группы и имели приказ стрелять в каждого, кто захочет покинуть маленькую окруженную скалами долину в пустыне. Всадники ниу, вооруженные копьями и мечами, отправились дальше, и, когда показались растерянные разбойники, они соскочили с лошадей, и началось сражение.
Меру осторожно выглянул из своей пещеры и тотчас понял, что людям Себека пришел конец. В мгновение ока он схватил уже приготовленные мешочки с золотом и серебром, надел кожаный панцирь, привесил к поясу кинжал и побежал к своему лучшему коню, который был привязан в тени скальной ниши и с удовольствием жевал корм. Стрелы и меч были на месте, запас с водой, как и приказано, тоже. В этих условиях все мысли и действия Меру были направлены на бегство, а не на борьбу. Пусть эти дураки дерутся с ниу, он-то знает, что банда Себека будет уничтожена.
Меру обвязал льняной платок вокруг головы, вскочил на коня и огляделся. Те, кто нашел коня, поворачивали на юг, потому что открытая долина давала возможность бежать без помех. Другие хватались за оружие и пробивались к лошадям, потому что надеялись прорваться. Меру, однако, заметил темные точки на высотах вокруг — это были стрелки, готовые стрелять в каждого из беглецов.
Он повернул на север, где долина граничила со скалами и где были поставлены только несколько стрелков, потому что бегство в этом направлении казалось невозможным. Меру, однако, знал, что ему удастся сбежать, если он осмелится на неожиданное, невероятное, очевидно невозможное.
Он пригнулся на лошади и понукал ее ударами пяток и криками подниматься в гору. Еще до того как удивленные лучники смогли выстрелить в него, Меру зарубил одного из них и прорвал цепь. Однако вслед ему полетели стрелы. Две попали в кожаный панцирь, одна угодила Меру в бедро, две другие пронзили бок его лошади, и одна из них осталась там. К счастью, он уже выиграл приличное расстояние, когда всадники ниу смогли начать преследование. Меру чувствовал ноющую боль в бедре, усиливающуюся от того, что стрела не была извлечена из раны. Его лошадь, которую боль заставила бежать еще быстрее, летела по пустыне, как камень, выпущенный из пращи. А Меру, который уже многие годы не молился, а только проклинал, теперь громко воскликнул:
— Себек, ты меня слышишь! Задержи ниу, заставь их лошадей захромать, заставь их потерять след! Я посвящу тебе жизнь и пожертвую все состояние, только спаси меня на этот раз!
Он снова и снова выкрикивал эти слова в раскаленный пустынный воздух. Ему было на руку, что он знал здесь каждый камень, каждое укрытие. Он знал, что за низким холмом, который показался слева от него, есть маленькая, едва различимая ниша в скале.
Меру оглянулся. Преследователей не было видно, но каждое мгновение один из них мог вынырнуть из-за скалы или из низины. Не раздумывая, разбойник подскакал к укрытию, соскочил с лошади, преодолевая боль, и успокоил тяжело дышавшего, покрытого потом коня, в боку которого все еще торчала стрела. Однако она сидела неглубоко, и Меру смог ее вытащить. Ему самому стрела глубоко вонзилась в верхнюю часть бедра, и удалить ее просто так было нельзя. Меру обрезал ее и забрался в нишу. Он подвел к себе лошадь и похлопывал ее мягкую влажную морду, чтобы тотчас зажать ее, если конь издаст хотя бы звук.
Из-за потери крови его мучила жгучая жажда, и он уже пару раз был готов опустошить запас воды, но силой воли удерживал себя. Вода могла стать его спасением, и он должен был ее экономить.
Лошадь скоро успокоилась и стояла с опущенной головой неподвижно, как статуя. Меру охотнее всего сорвал бы с головы свои фальшивые уши, чтобы лучше слышать, но ему предстояло прорваться в Фаюм, и никто не должен был узнать в нем искалеченного преступника. Меру подумал о своем таинственном заказчике, обещал снова объявиться, но это дело прошлое. Если он убьет сына Рамзеса, это будет его собственное дело, а не Амона.
В этот момент послышался шум. Меру различил ржание лошадей вдали и к вечеру, когда Ра уже приближался к горизонту, ясно услышал голоса нескольких человек, которые, должно быть, находились совсем близко. Он сжался в своей скальной нише, одну руку положил на голову коня, закрыл глаза и ждал с лихорадочно бьющимся сердцем. Обильный пот ужасно раздражал в тех местах, где были приклеены уши и нос, но Меру ничего не мог сделать. Оставалось только радоваться, если клей выдержит еще несколько часов.
Острие стрелы, торчавшее в бедре, вызывало все более сильную боль. Рана больше не кровоточила, но бедро опасно распухло, и Меру ощутил возрастающий жар раневой лихорадки. Он знал, что ниу после захода солнца махнут на него рукой, и он хотел светлой, лунной, прохладной ночью отъехать как можно дальше.
Едва Ра скрылся, Меру покинул укрытие и осторожно огляделся. Царила гробовая тишина, только тихий ветер кружил песок. Беглец вылез из своего кожаного панциря, выпил маленькими глотками одну восьмую часть хеката воды и аккуратно вытер лицо. Около двух четвертей он налил во взятую с собой деревянную миску и дал лошади. Этого было, конечно, слишком мало, но цель была так близка, что он об этом не заботился.
Преодолевая сильную боль, Меру взобрался на лошадь, которая была теперь свежей и отдохнувшей, и спешно поскакал на юг. Хотя тело его горело от лихорадки, зубы выстукивали дробь, а боль в ноге давно стала невыносимой, Меру все погонял коня и на рассвете добрался до северной границы Фаюма. Почти без сознания он упал с лошади и тотчас заснул. Легкое похлопывание по плечу пробудило его от бессвязных лихорадочных снов. Рядом стояли двое мужчин и робко глядели на него.
