— У тебя змеиный язычок, — вспыхнул он.
— Точно, — ответила она. — Видишь, как мы подходим друг другу.
— У меня нет магической силы.
— Глаза-то у тебя есть.
И они сурово смотрели на нее. Мериамон обняла Нико за шею. Он легко удерживал ее. Мериамон весила едва ли больше, чем его доспехи, как она обнаружила, попытавшись однажды поднять их. Она потрепала волосы, вившиеся у него на затылке.
— И волосы у тебя красивые, — сказала она. — Почти такие же светлые, как у царя. Ты унаследовал их от матери?
— Да.
В темноте было трудно рассмотреть, но она подумала, что он, наверное, весь залился краской. Она прижалась щекой к его щеке. Точно: она прямо горела.
— Бедный мальчик, — сказала она. — Я тебя смущаю.
— Ты не старше меня, — огрызнулся он.
— Старше. Я родилась на полгода раньше царя.
— Тогда ты просто древняя, — сказал он ехидно. — Целых три года!
— Все женщины стары, как само время, а я египетская женщина. Я была древней уже при сотворении мира. Для нас вы, греки, просто дети.
— Да, я слышал.
Мериамон засмеялась. Она чувствовала, как ее тело тесно прижалось к нему, что было приятно: он был теплый, теплее, чем окружавшая их ночь.
— Самая маленькая из моих сестер больше тебя, — сказал Нико.
— Ты огромный, — согласилась Мериамон.
В нем поднималась такая жара, что его тело обжигало. Он резко опустил ее и зашлепал обратно к берегу. Там он остановился.
— Нико, — позвала она. Он не обернулся, но и не убежал. — Нико, ты так же сильно хочешь меня, как я тебя?
Его голос прозвучал почти как обычно, хотя говорил он с трудом.
— Все египтяне так прямолинейны насчет этого?
— Не знаю, — ответила она. — Я никогда не хотела никого другого.
Его плечи затряслись. Она с удивлением подумала, не довела ли его до слез.
— Ты никогда… — Его голос прервался. Смех. Его одолел смех. Внезапно он прекратился. — Разве ты… не давала клятвы? Не знать мужчины?
— Конечно, нет.
— Но боги…
— Боги так же, как мы, любят жизнь. Вряд ли они запретят мне.
— Я не понимаю тебя.
— Я тоже, — сказала она. — Часто.
Нико повернулся. Мериамон не могла видеть его лица — он был лишь высокой тенью на фоне звездного неба.
— Конечно, так нельзя, — сказал он на безупречном греческом, тщательно выговаривая слова. Никакой мягкой македонской картавости. — Ты царской крови, а я нет.
— Твоя мать родственница царя.
— Я не царь, — сказал он, — и не сын царя. И я не могу дать тебе ничего, кроме долины в Македонии, с крепостью на холме над ней и с хорошими пастбищами для лошадей. Для тебя там слишком холодно.
Она уставилась на него.
— Ты хочешь жениться на мне?
— Я объясняю, почему я не могу.
— Вот, — сказала она, — самая большая наглость, какую я когда-либо слышала.
— Да, — ответил он сквозь зубы.
Ей захотелось его трясти. Она часто так делала, почти по привычке.
— Я не то имела в виду! Как ты осмеливаешься решать, что подходит и что не подходит для меня? Я принадлежу только себе. Ты — человек царя. Если я его попрошу, он просто отдаст тебя мне.
— Нет! — закричал он, потом понизил голос. — Мариамне. Мари… Мериамон. Не проси его.
— Ты меня не хочешь.
— Хочу! — Он с трудом заставил себя опять говорить спокойно и негромко: — Дело в том… ты его защищаешь. По-своему. Пока ты здесь, а Египет там, те, кто хотят заставить его жениться, будут меньше давить на него.
— Есть же Барсина, — сказала Мериамон.
— Да, и Мемнонов ублюдок? Даже Арридай может сосчитать на пальцах, и каждый, кто понимает в детях, скажет тебе, что он не новорожденный. Ему два месяца? Три?
— Два, — ответила Мериамон и медленно выдохнула. — Да, — сказала она, — думаю, ты прав: я нужна Египту, я нужна Александру. Пока дело не сделано, я не могу связывать себя ничем другим.
— Не можешь, — сказал он.
— Но, — возразила Мериамон, — помимо обязанностей, там, в сердце, я свободна. — Она вышла из воды и приблизилась к Нико. Он стоял на месте. Она прижала ладони к его груди у сердца. — Не сейчас, — сказала она, — но скоро я заявлю на тебя права. Ты разрешаешь?
Грудь его вздымалась. Он дрожал, но затем, задержав дыхание, успокоился. Он был великолепен: у него было мужество встретиться лицом к лицу с тем, чего он больше всего боялся, и преодолеть страх.
— Возможно, — ответил он.
Она замахнулась. Он схватил ее. Она поймала его за колено и опрокинула на песок. Ожидая этого, он уже отпустил ее. Таков был ответ. Она отряхнула руки, одежду и пошла обратно в лагерь. Пошел ли он следом, ее не интересовало. На нем была ее метка. Об остальном боги позаботятся.
Армия Александра двинулась из Тира в разгаре лета, перемещаясь по утренней и вечерней прохладе и отдыхая в дневную жару. Скрылись вдали горы Ливана с их снежными шапками, которые радовали глаз прохладой, даже когда слепило солнце. Зеленые холмы, маленькие речушки увяли и высохли. Серая земля, пыль и мухи, безжалостная жара и ни проблеска благословенной зелени: там, где была вода, урожай уже убрали, поля стояли голые, и только кое-где глаз радовался оазису. Такова была пустыня, настоящая Красная Земля, хотя и расположенная так далеко от страны Кемет, и она не знала пощады к тем, кто осмелился в нее вторгнуться, даже если имел на это право.
Они шли вдоль моря, прохладного синего великолепия, которое не могут пить люди; вдобавок морская вода была очень едкой для светлокожих македонцев, сильно обгоревших на солнце. По морю плыл флот, держась близко к берегу и подвозя воду, вино, хлеб, мясо и более лакомые вещи. Флотом командовал Гефестион, принявший обязанности так же спокойно, как принимал все происходившее с ним, и справлявшийся с ними на удивление успешно.
Николаос плыл с ним. Сделать выбор между кораблями и лошадьми было нелегко, но корабли все же победили. Мериамон не захотела покинуть суши. Не то чтобы она боялась большой воды или плавания на корабле, но Александр шел вместе со своей армией, а она хотела быть с Александром. Если Нико предпочитал держаться подальше от нее, выбрав море, пусть так и будет. Все равно его корабль каждый вечер причаливал к берегу, и вся команда проводила ночь на песке. Иногда Мериамон сидела с ними у костра, отгонявшего мух, слушала их песни и рассказы и рассказывала сама то, что могла, не чувствуя в себе песни. Песня не вернулась, даже сейчас, когда близость страны Кемет нарастала в ней, как прилив.
На побережье встречались города и деревни, притулившиеся у ручьев и речек, которые теперь превратились в тонкие струйки или пересохли вовсе. Здешние люди поклонялись одному богу и заявляли, что подчиняются городу жрецов, расположенному среди холмов в глубине страны. Люди говорили, что тамошний храм похож на храм Мелькарта в Тире и построен теми же руками, но бог в нем не имеет земного вида и не позволяет изображать себя. Македонцы находили все это странным. Мериамон подумала, что он похож на Амона, который в своем основном облике скрыт и не имеет лица, которое могут видеть глаза смертных.
