На побережье встречались города и деревни, притулившиеся у ручьев и речек, которые теперь превратились в тонкие струйки или пересохли вовсе. Здешние люди поклонялись одному богу и заявляли, что подчиняются городу жрецов, расположенному среди холмов в глубине страны. Люди говорили, что тамошний храм похож на храм Мелькарта в Тире и построен теми же руками, но бог в нем не имеет земного вида и не позволяет изображать себя. Македонцы находили все это странным. Мериамон подумала, что он похож на Амона, который в своем основном облике скрыт и не имеет лица, которое могут видеть глаза смертных.
Города встречали Александра приветливо или по крайней мере без сопротивления. Он покупал в них все, что ему было нужно, кроме воды, которая не была здесь лишней, но его корабли привозили ее из рек Сирии. По пути к югу того, что можно купить, становилось все меньше, и все больше привозили корабли, плававшие днем и ночью, чтобы обеспечивать потребности армии.
Наконец они пришли в Газу. Еще недалеко от Тира было получено сообщение, что военачальник Газы, Батис Вавилонянин, не собирается сдаваться Александру. Город заперся и забаррикадировался, а его люди вели себя так вызывающе, словно печальный пример Тира был не для них.
— Я вас разобью, — сказал Александр посланникам. — Газа не Тир, вам не устоять против меня.
— Мы попробуем, — отвечали люди Батиса. Их начальник, здоровенный вавилонянин, оглядел Александра сверху вниз и спросил:
— Ты еще никогда не проигрывал сражений? Возможно, пора уже научиться?
Лицо Александра было докрасна обожжено солнцем; вряд ли было возможно покраснеть еще, но глаза у него стали почти белые, словно солнце в безжалостном небе.
— Вы осмеливаетесь препятствовать мне?
— Мы остановим тебя, если сможем.
— Тогда попробуйте, — ответил Александр. — Попробуйте и будьте прокляты.
Тир был всего лишь расстройством планов. А здесь можно было сойти с ума: город засел в своей песчаной яме, армия вокруг него иссохла до костей, а двинуться с места нельзя, пока тут сидит Батис, готовый поднять против них всю страну. Обратный путь был так труден, что Александр вряд ли решился бы пройти его. Впереди лежала одна из страшнейших пустынь мира. Семь дней — семь переходов по раскаленной печи богов к воротам Египта.
Батис был столь же упрям, как и его противник, и так же глух к доводам рассудка. Он устоит или умрет. Даже падение Тира ни на секунду не поколебало его решимость.
Здесь было зло. По-видимому, не в Батисе; Мериамон видела его на стенах, и он был, как всякий человек, смешением света и тьмы, но черный корень упрямства прорастал во всех его делах. Семя, из которого он рос, источник, дававший ему силу, вовсе не были частью Батиса.
И все же здесь не было храма, не было жрецов, добывающих силу из жертв. Не было ничего, что она могла бы видеть. Только что-то темное, задевающее чувства, какая-то упорная враждебность. Может быть, сама земля порождала ее, или воздух, или бог, имени которого она не знала. Не Мелькарт, нет — он никогда не желала Александру того зла, которое хотели совершить его жрецы. Она вообще не видела его в его городе, как будто он удалился, предоставив своим жрецам и своему наследнику самим улаживать свои ссоры.
Здесь было что-то другое. Оно было более-менее реальным: более осязаемым и менее определенным.
Александру противостояла воля. Ум, или умы, которые сокрушили бы его, если бы могли.
Арридай знал об этом. В Тире его охрана следила за ним пристально, и он отправился в Сидон вместе с Александром. Теперь, в пути, надзор был ослаблен, потому что вряд ли бы он захотел и смог уйти далеко в таком месте. В Газе он стал ходить повсюду за Мериамон, помогал ей, как умел, подавал и уносил, когда она работала в лазарете, или ходил смутной тенью за тенью Мериамон, когда она выходила прогуляться по лагерю. Тени он нравился. Он мог ее видеть, но разговаривал с ней запросто, по-детски болтая своим низким голосом.
Еще до того, как полностью осознала, что было под землей, Мериамон услышала, как он говорит, обращаясь к ее тени:
— Ты тоже чувствуешь? Внизу что-то темное. Оно нас совсем не любит.
— «Оно»? — спросила Мериамон, застыв в напряжении.
Арридай пожал плечами и смотрел виновато.
— Ничего, — сказал он.
Больше ей ничего не удалось от него добиться, хотя она устала ругать греков, обучавших его.
— Оно плохое, — только и сказал он.
Мериамон отпустила его. Он перестал говорить с тенью, вообще почти перестал говорить, ходил сгорбившись, как побитая собака.
Мериамон шла все по той же дорожке, бросая взгляды через плечо. За ней шла ее собственная тень, с зеленовато-желтыми глазами, с шакальей улыбкой, которая все больше и больше начинала походить на свирепый оскал. Уши были прижаты к голове, руки, с человеческими пальцами и острыми когтями, сжимались и разжимались, сжимались и разжимались.
Даже дурак разберется, что к чему, если его ткнуть носом. Мериамон встала в один из дней, которым был потерян счет, под медным небом, под солнцем, бьющим, как молот. Армия Александра зарылась в норы, как песчаные крысы, а Газа красовалась на своей скале, как корабль в песчаном море.
Александр был впереди, как всегда, такой же обожженный солнцем и измученный жаждой, как все. Он пребывал в гневе уже почти целый месяц, но гнев не ослабевал, совсем наоборот. Взгляд, которым он встретил Мериамон, был почти белый от боли, такой неожиданный и яростный, что у нее перехватило дыхание. Ее тень рванулась вперед вопреки реальному положению солнца, уши прижаты, зубы оскалены, в горле клокочет призрак рычания.
Александр взглянул на нее так же, как смотрел на Перитаса, который, нежное создание, укрылся в тени палатки механиков. Тень Мериамон не была созданием нежным и земным. Она загородила дорогу между Мериамон и царем.
— Ложись, — сказал царь. — Спокойно. Я не причиню ей вреда.
Тень медленно подчинилась. Царь посмотрел на нее, потом на Мериамон, затем на картину осады и коротко махнул рукой своему трубачу.
— Отбой, — сказал он. — И воды — двойную порцию. Ты, — повернулся он к Мериамон, — иди со мной.
Она пошла с ним. Под навесом было ненамного прохладней, но там был прислужник с кувшином воды, и вино, чтобы развести, и солдатский рацион хлеба и фруктов. Перитас радостно бил хвостом по земле, поднимая столб пыли. Александр присел потрепать его за уши.
Мериамон ждала. Срочность дела кипела в ней, но терпение прощало Александру минутную отсрочку. Она дала ему время успокоиться.
Сверкание Силы, приплывшей из Сидона, теперь потускнело. Его испятнал гнев и придавила долгая осада. То, что было здесь, в земле, само по себе было мало — жалкий остаток древней тьмы, царившей до богов. Но его души были открыты, готовы для того, чтобы зло могло взять их. Оно было тихое, гибкое, оплетало стены его духа, проливало холод на пламя его силы. Оно не сломит его, но разрушит изнутри. Не молния с небес, а змея под ногами, тонкая и смертоносная.
