— Ты бы справилась лучше, — ядовито сказал Нико.
— Вовсе нет, — возразила Мериамон. — Я кричала до хрипоты. И все остальные тоже. Ты любимец армии. И ты думаешь, что можешь изображать передо мной слугу?
— Я ничто, — ответил Нико. — И все ничто по сравнению с тобой. Ты могла бы стать равной Александру, если бы только пожелала. Вместо этого ты выполняешь волю своих богов. Силой и хитростью ты заставляешь Александра выполнять ее вместе с тобой. Когда же вы оба увидите, что отлично подходите друг другу?
— Только не мы, — возразила Мериамон. — Он не хочет жену.
— Захочет, если захочешь ты.
— А я не хочу. — Она держала его руку, правую, ту, что была повреждена. Она прижала ее к щеке. — Я не хочу его.
Неподвижные пальцы Нико дрогнули. Распрямились — он задержал дыхание от усилия и боли, — согнулись по форме ее щеки. Он отдернул руку.
— Конечно, ты хочешь царя! Он единственный мужчина, достойный тебя. Он блистателен, великолепен, в нем есть бог. Он находит тебя очаровательной. Больше того, ты ему нравишься. Он доверяет тебе. Может быть, любит. Если бы только вы оба согласились признать это.
Он крепко сжал поврежденную руку здоровой, трясясь так, что больно было смотреть.
— Нет, — сказала Мериамон.
— Тогда вы оба дураки.
— Несомненно, — согласилась она.
— Если бы я был Александром, — сказал он. — Если бы я был царем, знай, я бы хотел тебя. И я хочу тебя.
— Если бы ты был Александром, — ответила она, — тогда бы я хотела его.
— Не хотела бы.
Он сказал это так твердо, что она засмеялась. Ей было лучше знать. В ней не было веселости, только злость, недоверие и безумная радость. Он хотел… Он хотел…
Нико пришлось трясти ее, чтобы Мериамон прекратила заливаться смехом.
— Я думала, — сказала она, задыхаясь, — что ты… не можешь…
— Не могу. Ну и при чем здесь…
Его резкость немного привела ее в чувство. Все так знакомо: по характеру они стоили друг друга.
— Иногда мне хочется, чтобы я хотела царя, — сказала она. — С ним проще. Огонь и воля, гениальный командир для армии. А ты… Я никогда не знаю, что ты сделаешь или скажешь.
— Я всего-навсего конник. Для царя я не представляю ничего особенного.
— Он знает тебя, — сказала Мериамон, — и знает, кто ты такой. Ты не рос вместе с ним, как Птолемей. Но ты и не сын его отца.
Нико вздрогнул и до боли сжал ей руки.
— Что ты…
— Они братья. Я вижу. Знал ли об этом Лаг?
Нико отпустил ее и пошел прочь. На сей раз она не пыталась его остановить. Он пошел вдоль берега, она шла следом.
— Он знал, — сказал Нико. — С самого начала. Он женился на ней, зная, что она носит ребенка от Филиппа. Филипп не был царем, и непохоже было, что он им станет: его брат царь был еще достаточно молод, мог жить еще долго и иметь сыновей. Так что она вышла за Лага, и, когда родился сын, Лаг принял его и назвал своим собственным. К тому времени, когда Пердикка умер, не оставив детей, и Филипп стал царем, Птолемей был сыном Лага, вот и вся история. Но у Филиппа была хорошая память на женщин — он всегда следил за ними, так же, как следил за всем, что когда-либо касалось его, — и нашу мать он тоже не забывал. Так что все знают, но никто не говорит вслух.
И неудивительно: Птолемей был старше, он мог предъявить претензии на трон Александра.
Нико хорошо понял, о чем она думает.
— Он не станет. Он не такой дурак.
— Нет, конечно, — согласилась Мериамон. — У Птолемея побольше здравого смысла, чем у большинства людей. Он знает, что лучше для него и для его народа.
— И он любит Александра. — Нико остановился. — Мы все его любим. Даже те, кто сначала хотел другого царя, — все они так или иначе согласились. Перед ним трудно устоять.
— И женщине тоже? — Мериамон вступила в воду. Она была ни теплой, ни холодной, ласково плескалась у ее колен, замочив подол. Если напрячь свои чувства, можно различить в ней блеск Нила — величайшей реки мира, реки, полной силы и воды, начинавшейся в неведомых глубинах Африки и изливавшей свои обильные воды в море. Река давала и отнимала, давала Двум Царствам их богатства и силу, забирала их обратно и уносила в Великую Зелень, море у подножия мира.
Мериамон обернулась. Нико стоял у края воды — темные очертания головы и плеч, белый отсвет хитона.
— Твоя мать отвергла царя, — сказала Мериамон.
— Он еще не был царем.
— Но он мог им стать. И, когда он стал царем, когда у нее был сын, которым можно было воспользоваться, как оружием, она не сказала ни слова. Она жила так, как выбрала сама. Она подарила мужу сына, который был его собственным.
— Обычный здравый смысл. К тому времени уже родился Александр. Всем было известно, что у него была за мать.
— Женщина себе на уме.
— Гарпия. — Нико вздрогнул. — Ну нет, может быть, она была и не так плоха. Они вполне подходили друг другу, даже когда он пошел на сторону. Он всегда возвращался, или она, или оба. Неправду говорят, что Александр и Олимпия заплатили убийце, который прикончил Филиппа.
— Я знаю, — сказала Мериамон.
— Ты, наверное, видела. Мериамон не ответила. Не нужно.
— Она была вне себя, когда он умер, — продолжал Нико. — То вне себя от радости, что он наконец получил по заслугам, то вне себя от горя. Но все время сохраняла хладнокровие и следила, чтобы ее сын получил то, что ему причиталось. Ужасная женщина. В ней есть богиня, я думаю, а может быть, фурия.
— А может быть, ум, — заметила Мериамон, — и нетерпимость к мужским выходкам. От них быстро портится характер.
— Как вы нас только терпите? Мериамон засмеялась.
— Иди сюда, — сказала она.
Он, к удивлению, повиновался. Мериамон взяла его руки в свои.
— Не спрашивай, — сказала она, — и не сомневайся. Просто принимай как есть.
— Но ты же… я не…
Встав на цыпочки, она прижала ладонь к его губам, заставив замолчать.
— Я тоже не понимаю до сих пор. Ты такой высокий и сильный, а я такая маленькая и совсем не красавица…
Он неожиданно поднял ее, как ребенка, и она оказалась с ним лицом к лицу.
— Ты красавица. — Он сказал это так, как будто командовал воинами на параде.
— Нет, — возразила она. — Могу быть хорошенькой, если специально постараюсь. А в остальном…
— И что ты нашла во мне? Я калека, а лицо у меня, как старая сандалия. Если бы у меня был какой-нибудь чин, или власть, или боги бы как-то отметили меня…
— Ты есть ты, — сказала она и прижала ладонь к его щеке. Она была шершавая от щетины. Тяжелый подбородок, большой рот, непреклонный нос не привели бы в восторг скульптора, но они были его собственные. — Я хочу, чтобы ты был таким, какой ты есть. Даже когда сердишься.
